Можно долго рассуждать о невозможности такой памяти у человека, приводя рациональные аргументы, но для творца это постулат, это как бы нравственный императив: я должен жить так, как будто бы я все помню. Без этого я не мог бы писать, не мог бы чувствовать, не мог бы остановить мгновение и увидеть воплощенные в нем прошлые времена. Все мое творчество было бы без такой памяти выдумкой, мои слова не звучали бы достоверно и искренне. Это не просто память о случившихся событиях или состоявшихся переживаниях, это память как вечно длящееся состояние дежа вю. Словно я был всегда, если не актуально, то виртуально, иначе жизнь моя была бы крошечным отрезком, мгновением, за которое ничего нельзя ни почувствовать, ни осмыслить.
Ф. Тютчев
Без этой памяти невозможно оценить значимость и бездонную глубину любого предмета, любого чувства, загадочность и неисчерпаемость мира, а жизнь была бы бесконечной тягомотиной похожих друг на друга дней, изредка скрашиваемой мелкими радостями. Человек, обладающий такой памятью, – это прорыв в устойчивом, необходимом, фундаментально обоснованном, расколдованном мире.
Кто же эти люди, которых называют поэтами, художниками. Чем они должны обладать? Способностью особенно сильно чувствовать не только свое время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, свое племя, но и другие, чужие, не только самого себя, но и прочих, – то есть, как принято говорить, способностью перевоплощения и, кроме того, особенно живой и особенно образной (чувственной) Памятью. А для того, чтобы быть одним из таких людей, надо быть особью, прошедшей в цепи своих предков очень долгий путь существований и вдруг явившей в себе особенно полный образ своего дикого пращура со всей свежестью его ощущений, со всей образностью его мышления и с его огромной подсознательностью, а вместе с тем особью, безмерно обогащенной за свой долгий путь и уже с огромной сознательностью (И. Бунин. Ночь).
В такого рода «полной памяти», т. е. памяти обо всем, нет прошлого как отдельного недавно или давно окончившегося периода. Прошлое есть сейчас, оно заполняет все пустоты и разрывы в настоящем восприятии (а последнее всегда разорвано на отдельные мгновения) и обеспечивает глубину и насыщенность являющегося мира.
Вот десятки лет отделяют меня от моего младенчества, детства. Бесконечная данность! Но стоит мне лишь немного подумать, как время начинает таять. Не раз испытал я нечто чудесное. Не раз случалось: вот я возвратился в те поля, где я был некогда ребенком, юношей, – и вдруг, взглянув кругом, чувствую, что долгих и многих лет, прожитых мной с тех пор, точно не было. Это совсем, совсем не воспоминание: нет, просто я опять прежний, совершенно прежний. Я опять в том же самом отношении к этим полям, к этому полевому воздуху, к этому русскому небу, в том же самом восприятии всего мира, какое было у меня вот здесь, на этом проселке, в дни моего детства, отрочества! (И. Бунин. Ночь).
Возможно, наша память, как и все сознание в целом, работает по принципу голограммы. В каждом восприятии уже есть все, – можно почувствовать присутствие Бога, можно взволноваться глубиной неба, наполниться грустью неизбежной предстоящей разлуки с близкими. В каждом воспоминании есть вся память – от смутных детских впечатлений до сокровенных интимных переживаний, спрятанных в глубине души. Иначе способность мгновенно извлечь из памяти (предполагается, что человек способен запомнить порядка 10 миллиардов бит за всю жизнь, что примерно соответствует объему информации, содержащемуся в пяти комплектах Британской энциклопедии) прошлое переживание и все связанные с ним ассоциации кажется фантастической. То есть в каждом акте воспоминания память как бы незримо присутствует вся и вся отражается в одном переживании, как в лейбницевской монаде.