– Они будут грызть стены этого старого грандиозного дома. Им здесь будет тесно. И мы тоже им помешаем, – сказала тогда она.

– Мешать им будешь ты. Только ты им конкурентка. Остальных – и меня в том числе – они не боятся. Мы для них слабые звенья.

Архипова промолчала. В словах Лушникова она отмечала только часть правды. Среднее поколение кафедры состояло из профессионалов, которые расслабились под демократичным правлением семидесятилетнего Чистякова. Платили хорошо, на заседаниях не ругали. Замечания и недовольство Григорий Наумович выказывал исключительно в беседах наедине с провинившимся. При этом завкафедрой, не имея склонности к сплетням, каким-то удивительным образом был в курсе личных проблем подчиненных и относился к тем проблемам очень деликатно. Складывалось ощущение, что кафедру с ее людьми, характерами, трудностями и особенностями освещала большая лампа. Так комнату освещает лампа под абажуром, и от ее света не ускользает ни одна деталь. Чужаков, с которыми не сходился взглядами, Чистяков старался к себе не брать. А своих перед высоким начальством завкафедрой защищал как самого себя. Поэтому все оставались в зоне комфорта. Только уход Чистякова на покой привел к кадровым обновлениям.

Новые сотрудники оказались другими. Для некоторых из них МГУ был высотой почти недостижимой: покорение такой высоты будило карьерные аппетиты. Архипова это понимала. Но ей всегда нравилась человечность старого Чистякова. И она решила, что управлять станет так же, как и он. Кроме того, Александра Львовна любила работу, лекции читать не бросила, а студенты по-прежнему ее боготворили. «Я совершенно счастливый человек!» – порой думала Архипова. Для нее труд был одним из важнейших вопросов жизни.

В суете и круговерти будней она переставала думать о том, о чем думает большинство одиноких женщин, – о будущем и о мужчинах. Архипова пользовалась успехом – и даже на кафедре вокруг нее витало нечто, что будоражило коллег и студентов. Этого внимания иногда казалось вполне достаточно. Близкие отношения у нее случались, но всегда оканчивались расставанием. А «вечный» Станислав Игоревич Бажин – когда-то любовник, а теперь старинный друг – стал фигурой привычной, к которой испытывают чисто дружеские или родственные чувства.

Время благоволило Архиповой. Наверное, потому что она никогда не сетовала на скорость, с которой пролетают дни. Архипова не привыкла разглядывать себя в зеркало, а потом поджимать губы и вздыхать, мол, «годы летят, а морщин все больше и больше». Она соблюдала несколько правил: стоматолог – два раза в год, косметолог – два раза в месяц. Причем косметологу дозволялось сделать только чистку и массаж. Никаких уколов и подобных манипуляций Александра не признавала. Еще она иногда ходила в бассейн и обожала проводить время на солнце, а потому выглядела свежей и моложавой. Если бы тот самый писатель Морковкин встретил ее на улице спустя три года с момента знакомства, он бы признался, что Александра совершенно не изменилась. От зависти и злости он сказал бы какую-нибудь гадость, забыв, что Архиповой помогали оставаться красивой ее характер, умение радоваться и событиям, и людям. Морковкин все время забывал, что человек со знаком «плюс» всегда выигрывает.

Архипова выглядела лет на сорок пять, а была чуть-чуть постарше. Привлекали внимание ее короткие темные волосы, белозубая улыбка на смуглом лице и веселый добрый взгляд. Она не стеснялась смотреть людям в глаза, а те отвечали, как правило, улыбкой. Александра вызывала симпатию у прохожих, ответственных работников, водителей такси и охранников. Ей стремились помочь, подсказать, донести тяжелую сумку, показать дорогу. С ней не боялись заговаривать, несмотря на яркую внешность и дорогой элегантный стиль одежды. Это потом люди могли познакомиться с ее язвительной наблюдательностью и острым языком. Впрочем, Архипову надо было сильно разозлить, чтобы она пустила в ход это оружие.