– Я вот что думаю: надо съездить в Кронштадт. Такой день будет! На море штиль. Ах, как я люблю все морское! – громко сказала она. Колесников встретил ее удивленным и несколько недовольным взглядом.

– Ты еще не умывалась? – спросил он, словно не слыша.

– Доброе утро, – рассмеялась Архипова, – еще не умывалась, но не переживай. Умоюсь, почищу зубы и приму душ.

– Это хорошо, – сухо ответил Сергей Мефодьевич, но Архипова не услышала. Она думала только о планах – очень хотелось поехать в Кронштадт.

– Да, вчера отличный был день, спасибо тебе. – Архипова прошла к столу и взяла с тарелки гренку. Тот был горячий и масленый. – О-о-о, это просто божественно! – Александра жевала гренку, озираясь в поисках сыра или джема. – Ты просто гений.

Колесников уронил ложку, полотенце и боком покинул кухню. Из комнаты послышались его слова:

– У тебя на сборы полчаса, если хочешь поехать в Кронштадт. Дорога не близкая, и возвращаться надо засветло.

Архипова не тронулась с места, а только взяла вторую гренку:

– Ты жаришь их на сливочном масле? Я – на растительном. Конечно, твои вкуснее. Так что с Кронштадтом?

С гренкой в руке она прошла в комнату. Колесников невразумительно буркнул, отвернулся к шкафу, залез туда по пояс и стал сосредоточенно что-то перекладывать.

– Да собирайся, одевайся… – донеслось до Архиповой из шкафа.

Александра перестала жевать. «Господи, да он же стесняется на меня посмотреть! Халат короткий!» – вдруг догадалась Архипова. Действительно, халат открывал ее смуглые ноги, на груди он распахивался, потому что Александра все время забывала пришить верхнюю пуговицу. Справедливости ради надо сказать, что в халате она не ходила, предпочитала джинсы и шорты. И дома, и в отелях.

– Ладно, спасибо за гренки, пошла в душ, как велено, – вздохнула Архипова. Закрывая за собой дверь, она услышала, как Колесников покинул свое импровизированное убежище в шкафу.

Завтракали они под наставления Колесникова.

– Мне нравится этот твой свитер. – Сергей Мефодьевич указал на грубой вязки кофту с глухим воротом. – Вообще, я считаю, что одежда – это такая лакмусовая бумажка, это опознавательный знак, сигнал «свой – чужой».

– Друг Аркадий, не говори красиво, – рассмеялась Архипова. Колесников удивленно посмотрел на нее.

– Это «Отцы и дети». Базаров так говорит своему другу Аркадию. Неужели не помнишь? Выражение стало опять популярным. Одежда – это всего лишь одежда.

– Ну, не спорь, – начальственно произнес Колесников.

– Это еще почему? – удивилась Архипова. – Почему нельзя спорить?

– Отрицать очевидные вещи не стоит, – снисходительно начал Сергей Мефодьевич.

– Ах, очевидные… Что можно сказать о человеке, который носит такие ботинки, как у тебя? Что та самая лакмусовая бумажка показывает?

– Какие ботинки? – опешил Колесников.

– В которых ты был на вокзале, но которые ты – ура! – не надел в театр.

– А, – Колесников возмущенно посмотрел на нее, – а что с ними не так?

– Они страшные, немодные, грубые, некрасивые, неэлегантные… Такие ботинки раньше грузчики носили, но сейчас уже даже они не носят. Есть специальный вид обуви для таких профессий.

– Что за ерунда! – возмутился Сергей Мефодьевич. – Это прекрасные румынские ботинки. Их продавали на распродаже, еще талоны тогда были. Я две пары взял.

Архипова поставила чашку на стол и пристально посмотрела на Колесникова. Он отводил глаза, но наконец не выдержал:

– Ну что? Что?

Оба расхохотались.

– Да, согласен, дурацкие ботинки, – махнул рукой Сергей Мефодьевич. – Сам понимаю, но рука не поднимается выбросить. Новые же.

– Конечно, конечно, – серьезно подтвердила Александра, и они опять расхохотались.