Кто же, однако, эта змея? В данном случае – Марья Моревна, дева-убийца, подначившая Ивана дать свободу своему Кощею. Таких валькирий в русских сказках называют Ягишнами. Эти амазонки мыслятся дочерьми Бабы Яги, но только никто никогда не слыхал об их отце. Если Яга и рождает Ягишну, то – как-нибудь без мужчины, путем партеногенеза. Хотя, пожалуй, и этого нет, а просто Яга и Ягишна – два разных возраста Бабы, две стадии жизни одной и той же специфической женственности.

Справа летняя Троицкая церковь. Дальше за березами виднеется зимняя Зосимосавватиевская церковь

В русских селеньях не так уж и редко встречаются особи женского пола, которых никак невозможно представить женой, матерью, домохозяйкой… То есть они могут быть чем угодно из названного, но все равно: это к ним как-то не идет. И заметьте, речь не о каких-нибудь мужиковатых бой-бабах. Нет, речь о тех, которые могут казаться очень даже ебабельными. Но берегись, помни злую судьбу Актеона, растерзанного собственными псами по милости Артемиды (античного воплощения той демонической женскости, которую здесь называют Ягишной). Ужас в том, что в каждой женщине дремлет такая Ягишна. И это уже не сказки. Если она пробудилась в твоей подруге, ты, считай, погиб. Баба изведет тебя твоими же руками: найдет, например, в твоей душе программу самоликвидации и включит ее. Ты еще будешь себе удивляться: да что ж это, я так стараюсь, а в результате – полный пиздец!? Удивляться тут нечему.

О женщинах этого типа Некрасов сказал: «В игре ее конный не словит, в беде – не сробеет, – спасет: коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Достоверный портрет быстроногой, сильной, неуязвимой (до времени), коварной, суровой и беспощадной Ягишны. «Она улыбается редко… Ей некогда лясы точить, у ней не решится соседка ухвата, горшка попросить». Потому что Ягишна не любит клуш и прочего человеческого, слишком человеческого материала. Ницшеанский типаж: «Не жалок ей нищий убогий – вольно ж без работы гулять! Лежит на ней дельности строгой и внутренней силы печать» (Некрасов «Мороз, красный нос»). «Пусть гибнут слабые и уродливые – первая заповедь нашего человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть» (Ницше «Антихристианин»).

Троицкий сакральный комплекс над старицей Ветлуги

У Некрасова, конечно, не сказано, что Дарья сгубила своего мужика, но тот факт, что основой поэмы являются смерть и похороны мужа, говорит лучше всяких слов. Сам-то поэт хотел рассказать о тяжелой женской доле, но муза, овладевшая им, доводит дело до логического конца: закопав благоверного, Дарья отправляется в лес и отдается Морозу (в сказках его называют Морозко), который и возвращает ее к подлинной реальности. Той запредельности, в которой действуют боги. Овдовевшая баба Ягишна замерзает с «улыбкой довольства и счастья». Это потому, что она, наконец-то, вернулась в свой зачарованный лес.

Вернемся на Бабью гору, где бродит дух Степаниды. Двенадцать мужиков, которых она собрала вокруг себя, – типичная мифологическая ватага. Поскольку мужской пол для богини этого типа не значит ровно ничего, она могла их использовать разве что в инструментальных целях. Для разбоя. Для того, чтобы тешить свою волю к власти. А также – в качестве мужей. Это ведь только Артемида принципиально девственна, а вообще для богини лесных буераков нет ничего зазорного даже в полиандрии, если, конечно, мужики употребляются исключительно как вибраторы. Совершенно очевидно, что члены ватаги – лишь месяцы в годовом цикле божественной Степаниды.

Зосимосаввтиевская церковь в Троицком

Впрочем, есть у мужчин еще одна важная функция: убить богиню. Да-да, смерть от мужской руки – необходимый элемент мифологического сценария жизни Бабы. И в этом смысле она нечто вроде умирающего и воскресающего Змея-Николы