Проследовав за Иосифом Казимировичем через всю просторную, «сталинской» планировки квартиру с широкими коридорами, высокими потолками, Георгий оказался на балконе, откуда открывался великолепный вид на Волгу. Сияли сотнями огней огромные пассажирские теплоходы, перемигивались навигационные бакены, вытягивали свои тускло освещенные тела длиннющие самоходные баржи. И все это речное многолюдие периодически оглашало волжские просторы длинными, протяжными гудками.

Разговор возник легко, естественно и непринужденно, как бы само собой. Георгий даже не смог понять, как так получилось, что, отвечая на простенькие, незамысловатые вопросы Иосифа Казимировича, он уже на балконе, а позже и за прекрасно сервированным чаем с конфетами и печеньем очень быстро и досконально изложил своему внимательному собеседнику фактически всю свою биографию, начиная от родителей и кончая тем, что поступать он собирается на филфак местного пединститута, что, конечно, мечта – это МГУ, но сейчас он побаивается туда ехать, опасаясь легендарно грандиозного конкурса, а поступить в вуз надо обязательно, ибо иначе – армия, что он, разумеется, ни в коем случае не собирается увиливать от военной службы, но хотелось бы проходить ее действительно по-настоящему, серьезно и сознательно, а не просто тупо оттрубить по молодости положенное количество лет.

– Дядя, ну ты совсем Жорку заговорил! – Оля успела уже выполнить свое задание и присоединилась к чаепитию.

– Ничего подобного, Олюнечка! Я как раз в основном молчу, а рассказывает Георгий, и рассказывает, надо сказать, интереснейшие вещи!

Никогда не суждено было генералу Жаворонкову узнать, что результатом этой и последующих бесед с Иосифом Казимировичем явилась аналитическая справка, ставшая одной из первых страниц в его обширном комитетском досье. Старый чекист пан Загурский не по чьему-то заданию, а действуя сугубо в интересах своеобразно понимаемой им «высшей цели», любил заводить дружбу с молодыми людьми. Боже упаси, никакого стукачества и наушничества: для этого пан Загурский был слишком офицером и шляхтичем! Его интересовали не враги – для «врагов» в Комитете есть специальные службы, – его интересовали друзья, потенциально перспективные молодые люди, которые могли бы, на его взгляд, интересно и неординарно работать во имя тех идеалов, которыми увлекли в далекие двадцатые годы молодого поручика польской армии коминтерновско-энкавэдэшные агенты. Докладные записки старого чекиста воспринимались «товарищами» с внешним уважением, но по сути его писания встречались с сарказмом и с трудом скрываемыми издевками: совсем, мол, старый выжил из ума! Выжил не выжил, но так получалось, что иногда труды и заботы Иосифа Казимировича очень даже оказывались востребованными.

Лето этого года выдалось у Георгия напряженным. Сначала были экзамены в школе на аттестат зрелости, через месяц – вступительные экзамены в вуз. Сдал он их, надо сказать, без особого напряжения, а что касается пединститута, так уже с момента подачи документов он почувствовал ситуацию «наибольшего благоприятствования». Еще бы! Филфак – сугубо женская обитель, и каждого абитуриента в штанах готовы были пестовать, лелеять и чуть ли не на руках носить.

Оленька в середине июля укатила в Москву. Расстались они необыкновенно трогательно и любовно. Ну не то чтобы строились какие-то совместные будущие планы – до это дело еще не доходило, – но само собой подразумевалось, что к сентябрю Оленька вернется, они вновь встретятся, а там… Видно будет.

После зачисления в институт три-четыре недели необходимо было отрабатывать неизбежную сельскохозяйственную повинность, причем для «салажат» была выбрана самая поганая форма: их не отправили куда-то в колхоз с постоянным проживанием, а дергали каждый день из дома на различные овощные базы. Местные работяги откровенно сачковали и развлекались, беспрерывно киряя и подначивая: «Ну давай-давай, интеллигэнция!»