– У вас всегда с утра так весело или только сегодня?

В зале повисла неловкая тишина, и после еще только что стоявшего шума и гама перемена была особенно разительна.

Дар речи первым вернулся к Аргуну:

– Нет, обычно еще веселее – сегодня ребятки чутка приуныли!

Он снова прошелся бешеным взглядом по своим бойцам, а Однорукий мотнул головой в сторону двора:

– У меня разговор к тебе, Аргун Щука. Выйдем потолкуем.

– Отчего ж не поговорить-то, ежели человек хороший просит. – Старшина вендов положил пояс с мечом на лавку, демонстрируя своим и чужим, что разговор будет мирным.

Они вышли во двор. Пятеро вооруженных руголандцев как бы невзначай остались на крыльце, а Дури, отойдя в сторону, с радушной улыбкой повернулся к венду:

– У тебя два человека пришлых в отряде. Откуда они? Кто? Знаешь?

– Человек взялся помочь. Нам польза. Зачем мне копаться в его прошлом?

Однорукий согласно закивал головой.

– Все так, все так. Только вот какое дело. Кровники они наши. – Взгляд Дури жестко впился в глаза собеседника. – Отдай их нам, не вписывайся за них!

Аргун взгляд не отвел, но отвечать не торопился. Он, прищурившись, посмотрел на дверь кабака, на стоявших там воинов, затем на голубое небо с прожилками белых облаков и наконец сказал:

– Я мог бы рассказать тебе, что у нас принято платить добром за добро, но не буду. Скажу честно – не нравишься ты мне, однорукий, и люди твои мне не нравятся. Вот так! Никого мы вам не отдадим!

– Честно, уважаю!

Дури выдавил улыбку, придушив волну гнева. Рука сжала рукоять спрятанного кинжала, и он подумал: «Если бы здесь сейчас стоял Гаральд, валялся бы ты, венд, в грязи с распоротым горлом!»

Щука развернулся и пошел к крыльцу:

– Что хотел, я сказал, и добавить мне нечего.

Улыбка Дури стала напоминать оскал волка.

– Я услышал тебя, венд, так и ты меня услышь: или вы отдаете чужаков, или сдохнете вместе с ними!

– Так и сказал: «Сдохнете здесь с ними!»

Ганьери смерил шагами комнату раз, затем другой. Осведомитель серой мышью замер в углу.

– А что венд? – Филиппо переспросил еще раз, и незаметный человек повторил:

– Не отдам, говорит.

Ганьери в сердцах плюхнулся в кресло.

– Что скажете, Торелли?

Комендант непонимающе пожал плечами:

– Нам-то что: пусть режут друг друга. Вызовем этого однорукого, растолкуем – все разборки за пределами городской стены. Вот и все!

Ганьери с ненавистью посмотрел на коменданта гарнизона. Он совсем забыл, что тот совершенно не в курсе последнего приказа из дома. Раскрывать свою заинтересованность было нежелательно, поэтому он зашел с другого конца.

– Узко мыслите, а еще военный! Хотя, может быть, как раз поэтому. Руголандцы вырежут вендов – это не беда. Беда в том, что венды не сами по себе – они гребцы на купеческом корабле. Начнется бойня, сожгут галеру, убьют купца, разграбят товар! Вам еще перечислять? Какая слава о нас разнесется, кто к нам приедет, если здесь грабят и убивают купцов?

Слегка ошеломленный напором, Торелли замялся:

– Ну, если с этой стороны посмотреть…

Глава города его уже не слушал:

– Надо урезонить этого, как его…

– Дури, – подсказал комендант.

– Вот-вот, Дури. Надо бы как-то втолковать ему, что здесь нам разборки нежелательны.

Филиппо забарабанил пальцами по столу, а Торелли покачал головой:

– Не послушает! Там же кровная месть. Руголандцы и так упертые как бараны, а уж если кровник, то совсем беда.

Задумавшись, Ганьери спросил словно невзначай:

– Сколько у нас бойцов в гарнизоне?

– Пятьдесят арбалетчиков, столько же меченосцев, еще пара десятков всадников… – Комендант вдруг замер, ошарашенный внезапным прозрением. – Вы что, хотите… Даже не думайте! Наши бойцы только на стенах хороши, а в чистом поле это руголандское зверье порубит их в мгновение ока!