Морис пытается восстановить дыхание.

– Ну вот ещё, я знаю пацанов и помладше тебя, а бегают так, что не угонишься.

Мы медленно возвращаемся за своей поклажей, которая ждёт на дороге.

– Ты есть не хочешь?

– Хочу, легко, что ли, таскать всё это мясо после того, как жрал одну чечевицу.

Он шарит в карманах.

– Утром в кассе дали немного сдачи, может, хватит на перекусить.

Мы постучали в первую попавшуюся дверь. Нам открыл какой-то старик в кепке – мужчин помоложе в этих краях, видимо, не осталось. После короткого разговора нам достались два яйца, которые мы выпили, как только вышли оттуда. Было вкусно.

Уже темнеет.

Трава влажная, наши подошвы поблёскивают в лунном свете. Скоро пробьёт десять. Стрелки часов на колокольне уже не видно, но у меня так сосёт под ложечкой, что я понимаю – момент настал.

Подумать только, ещё несколько дней назад я был бы в восторге от такой ситуации: ночь, шорох листьев, ожидание, где-то там впереди притаились дозорные индейцев, а я безоружный ковбой, который должен пройти в двух шагах от их лагеря. Моя жизнь сейчас находится на прицеле индейской винтовки… о таком приключении можно только мечтать! Я почти огорчён, что не слышу медленных ударов в барабан, возвещающих войну, и что немцы не носят перья. Ночь ясная. Что она нам готовит? Если бы знать.

Медленно, очень медленно, чтобы не скрипнула ни одна ветка, я переставляю ноги; малейший шум здесь разносится очень далеко и может кого-нибудь насторожить. Идущий рядом Морис старается не дышать. На другой стороне пролёта я различаю три съёжившихся фигуры – это те самые евреи, которых мы встретили на лесной дороге.

Немцы напротив нас, с другой стороны леса. Странно, что они ещё не открыли стрельбу: мне кажется, я у них как на ладони.

– Слышишь?

Ночью велосипеды издают характерный шум, это происходит из-за того, что головка динамо-генератора трётся о покрышку. Но куда хуже то, что приближающийся человек насвистывает весёленький мотив, который мне знаком… это Тино Росси[8]. Финиш, этот ночной велолюбитель нас сейчас спалит! Ни в коем случае нельзя… Он резко тормозит прямо рядом с нами. Я слышу, как скрипят руль и педаль, прислонённые к каменной стене. Всё так же посвистывая, тип слезает с велосипеда и идёт к нам. Мне удаётся разглядеть его – это Раймон.

Вид у него предовольный, ни малейшего сходства с разведчиком команчей. Руки он держит в карманах, а когда обращается к нам, то гаркает без малейшего опасения:

– Ну что, идём?

Морис протягивает деньги, которые исчезают у Раймона за пазухой, и показывает на людские силуэты в нескольких метрах.

– Эти люди тоже хотели бы пройти. Они очень устали, деньги у них есть.

Раймон смотрит в их сторону.

– Сделаем, – говорит он, – скажи, чтобы шли сюда. Сколько их?

– Трое.

Раймон потирает руки.

– Вот так вечерок, – говорит он. – Обычно мне так много не перепадает. Идёмте.

Я осторожно выпрямляюсь, стараясь, чтобы ни один сустав у меня не хрустнул. И слышу, как Раймон хихикает:

– Без обид, дружок, но незачем корчить из себя вождя краснокожих. Просто иди за мной, делай, что говорю, и ни о чём не тревожься.

И мы отправились в путь. Меня бросало в жар под пальто: в этих голых полях нашу маленькую колонну, наверно, было видно за тысячи километров. Какие-то злодеи набросали нам под ноги камней, которые чудовищно грохотали, и мне казалось, что шум стоит оглушительный. Сам Гитлер в своей берлинской резиденции должен был слышать, как мы тут пробираемся. Наконец мы вошли в лес. Раймон прокладывал дорогу через папоротники, их стебли с хрустом ломались у него под ногами. Как только мы оказались среди деревьев, у меня возникло чувство, что тут есть кто-то ещё. Какие-то другие люди словно бы двигались слева от нас. Я пытался разглядеть что-то в темноте, но безуспешно.