Теперь спокойно жрёт уху с перловкой, головы, хвосты и плавники (остальное сами едим).

Но тонус и кураж пропали: пёс стал сонный, ленивый, мало двигается, отощал и ослаб. А когда-то, помнится, был силён и храбр, аки лев рыкающий, и самозабвенно грыз здоровенных «курков». Не знаю даже, как бы всё получилось в «доме тысячи трупов», если бы мы попали в такую ситуацию не три недели назад, а сейчас. Очень может быть, что никто из нас оттуда живым не ушёл бы.

Муки́, увы, у нас нет. Сахара и масла тоже, даже грамма постного нет. То есть постряпать наскоро какие-нибудь чапати или тортильяс не получится при всём желании.

Но на фоне многих прочих мы, можно сказать, и не бедствуем особо. Жить можно. И почти всё, что у нас есть, мы раздобыли благодаря Ивану.

Сегодня, кстати, он опять берёт нас «на дело», так что прекращаем жаловаться на трудности, надо завтракать да отправляться в путь.

Как только закипает чайник, я тотчас зажигаю лучину в самодельной подставке и гашу горелку. Солярки осталось немного, надо экономить.

Нинель готовит наш универсальный завтрак: две глубокие чашки, по пачке «доширака» и примерно по триста граммов кипятка, всё тщательно перемешивается и томится пять минут.

Шаляпин усиленно стучит хвостом, напоминая о своём существовании. Виктория прилежно притворяется спящей и даже начинает фальшиво храпеть.

Нет, Виктория, нет, имитаторша из вас никудышная.

Шаляпин в пролёте, мы кормим его раз в день, во время обеда. Это система, он в курсе, так что, кроме ритуального стука хвостом другой активности не проявляет, даже с места не встаёт.

С Викторией придётся поделиться. Нинель отливает понемногу из двух наших чашек в третью и вручает бабке с ультиматумом:

– Бери, а то вылью!

Виктория постоянно отказывается от пищи. Пунктик у неё такой, боится объесть семью. Раньше ультиматум выглядел так: «Бери, а то Ляпину отдам!»

Это не работало. Виктория не видит особой разницы между собакой и человеком. Она немного не в себе… Или не немного? Не знаю, я сам без малого месяц немного не в себе, поэтому не могу объективно судить.

В общем, угрозу отдать еду Шаляпину Виктория воспринимает как вполне приемлемый вариант.

«Вылить» – совсем другое дело.

Виктория берет тарелку, и мы приступаем к завтраку.

Не имею целью оскорбить изобретателей «доширака», но не могу не поделиться откровением: ребята, эта ваша лапша – ещё та пустышка. Вроде и пахнет вкусно, и бульончик ароматный получается, но проглотил свои двести граммов, вроде бы обманул желудок, а через двадцать минут ты опять первозданно голоден. Горбушка ржаного хлеба утолила бы голод значительно лучше, чем миска этой ароматной обманки.

Так, о хлебе не будем, это больная тема.

Мы проглатываем свою утреннюю пайку и быстро собираемся. У нас всё заготовлено с вечера. Одеваемся, берём сумку с перевязкой и лекарствами, маскхалаты из простыней, лыжи, оружие, боеприпасы, несколько лучинок про запас и выходим из квартиры в длинный коридор. Виктория, не снимая с плеч одеяла, семенит следом и запирает за нами дверь.

Зачем, спрашивается, сказал про коридор, вместо того чтобы сразу перескочить на улицу?

Хм… А тут ещё надо выйти без проблем, так что следите за обстановкой.

Раннее утро, вроде бы все должны крепко спать…

Должны, но не спят. Голод не даёт.

Затаив дыхание, мы с Нинелью крадёмся по длинному коридору, словно разведчики за линией фронта.

Тусклый свет лучины выхватывает из тьмы жалкие остатки былой «роскоши».

Месяц назад этот коридор был под завязку забит всевозможными рудиментами советской эпохи, и по нему приходилось двигаться замысловатыми зигзагами, как по хорошей полосе препятствий.