Ионея прошла к секретеру, подняла стул и села. Взяла последнюю недописанную страницу, пробежалась глазами по тексту:

«Знаете, каково это возненавидеть свою работу? Конечно, не знаете. Откуда вам это знать, вы-то свою никогда и не любили…

…вы ходите на ненавистную службу. Приходите туда утром уставшими, думаете не о работе, а о перерыве. В понедельник вы приходите с мыслью о выходных, выйдя из отпуска, начинаете считать дни до следующего…

… Я пишу всю эту ерундень, чтобы не разучиться складывать буквы в слова и слова в предложения. Чтобы раздразнить вас, идиотов, или хотя бы для того, чтобы раззадорить самого себя. Я пишу это, потому что по сравнению с сегодняшней правдой все остальные темы скучны и никчемны. Но долбаную правду, которую знаю я, вам, дебилам, не расскажешь…»

Ионея усмехнулась и отложила листок. Санчес всхрапнул и перевернулся на другой бок.

– Доброе утро, господин О’Гира, – поздоровалась правительница настолько громко, что могла бы разбудить и мертвого, если бы журналист вдруг по какой-то причине умер. Впрочем, для преждевременной кончины, судя по сивушному запаху и пустым бутылкам, причина могла быть только одна.

Санчес зашевелился, приоткрыл глаза, увидел нежданную гостью и даже проснулся, приподнялся на локте, но тут же повалился навзничь и со стоном схватился за голову.

– Просыпайтесь, господин журналист, – без толики жалости потребовала Ионея.

– Как вы здесь оказались? – пробормотал Санчес. – Что вам нужно? Оставьте меня. Я болен.

– Болезнь ваша мне известна, – кивнула на бутылку Ионея. – Поднимайтесь, или я приглашу охрану, и вам помогут.

Упоминание охраны сработало. Второй раз просить Санчеса не пришлось, он хоть и с трудом сел на кровати и обвел мутными глазами комнату. Взгляд О’Гиры остановился на недопитой бутылке и даже, кажется, немного просветлел от такого зрелища. Журналист, кряхтя, поднялся на ноги, пошатываясь и придерживаясь за мебель и стены, добрался до стола и сгреб бутылку. Откупорил и безо всякого стеснения припал к горлышку. Ионея с легким налетом брезгливости смотрела, как дергается кадык журналиста. Санчес сделал несколько глотков и вернулся с бутылкой на кровать. Впрочем, ложиться не стал – сел, икнул и поглядел на правительницу:

– И какого духа вам здесь надо?

– Не увидела вашей заметки в «Огнях Вероллы» и решила справиться о вашем здоровье, – поддержала ернический тон Ионея.

– Спасибо. Здоровье паршивое, – журналист поболтал остатками, что плескались в бутылке, – но сейчас допью лекарство и поотпустит. Тогда, наверное, сяду за работу, – он улыбнулся нарочито противно, – чтоб моей госпоже было чем развлечь себя под завтрак.

– Я уже развлеклась. – Ионея взяла со стола заметку, накорябанную нетрезвой рукой, процитировала: – «Завтра будет болеть голова. И на первой полосе будет уныло, потому что там не будет меня. Идите к духам, развлекайте себя сами. Ваш Санчес в депрессии, скучные вы уроды!» Думаете, это опубликуют?

О’Гира поглядел на нее недобро, одним глотком влил в себя все, что оставалось в бутылке и, снова подойдя к секретеру, бесцеремонно выхватил из рук правительницы страничку с текстом.

– Я был не в настроении. Вы разрушили мой хрупкий внутренний мир. Раньше все казалось простым и понятным, я знал, с кем и за что бьюсь. А теперь я даже рот открыть не могу, потому что той правдой, которую вы на меня вывалили, можно не просто сделать хуже, а вообще весь мир разметать до основания. Теперь я пью. Но вам этого мало, вы пришли меня добить? Чего вам понадобилось?

– Меня предали, – просто сказала Ионея.

– Не удивлен. – Санчес полазал по ящикам секретера, выудил из одного из них бутылку.