– Глупая птица, ничего не соображает, – говорил казак, продолжая свою игру-дразнилку.

– А вы чьи, хлопцы, будете? – спросил Братухин машинистов, сбившихся в одну кучку на скамейке. При этом он упёр кулаки в бока, дабы выглядеть грознее.

– Мы машинисты. С того паровоза, – ответил Павел Нелюбин, показывая в сторону огромной машины, которая без топлива стояла мёртвым грузом и была бесполезна.

– А за кого сражались?

– Да не за кого. Машинисты мы.

– Как не за кого? А для кого паровозы водили?

– Ну для красных, а как же нам их было не водить? Уголь будет, для вас будем водить, – сказал Нелюбин и попытался улыбнуться, дабы разрядить обстановку.

– А воевали где в войну с немцами?

– Не, это мы не воевали, – бойким окающим говорком ответил Колька, – мы же, это, только поезда водили. Нас, как специалистов, не призывали.

– Отсиделись, значит, – с усмешкой заключил Братухин. Глаза его смотрели на машинистов с хитринкой; в глазах таких людей, как Братухин, всегда есть что-то большее, чем просто взгляд. – А раз машинисты, значит коммунисты?

– Не-е, кокие мы коммунисты… – простодушно отвечал Колька.

На слове «коммунисты» Фёдор Нестеров насторожился и повернул свою голову в сторону разговора, наблюдая за тремя машинистами и своим командиром. Этих трёх он не знал и был готов к любому развитию событий, но только не к тому, что ворон, воспользовавшись его опрометчивостью, клюнет за палец. Костяные щипцы сомкнулись на указательном пальце левой руки, и когда казак выдернул его, палец уже полыхал огнём, а там, где клюв сжал сильнее всего, пролегли кровавые борозды укуса.

Фёдор громко и матерно выругался, но ворон уже с довольным видом победителя сидел на суку и свысока разглядывал поверженную жертву.

– Кусачая тварь, – заключил Нестеров и отошёл в сторону.

– Зачем ты к нему лез? – с хохотом спросил Братухин.

– Хотел поиграть с ним, а он кусаться вздумал, подлюка.

Офицер отвлёкся от машинистов, но Тихон, до этого молчавший, вдруг подал голос, обратившись к Братухину:

– Так, значит, Колчак и до этих мест добрался?

Офицер повернул голову в его сторону.

– Да, скоро большевикам кранты, – он пытливо глянул в глаза Тихону, и всем что-то недоброе померещилось в их взглядах. Ни Тихон, ни Братухин друг другу не доверяли и были настроены враждебно. Это сразу улавливалось. Какая-то нить, напряжённая как струна, пролегла между ними.

– Я вас где-то видел, – сказал Братухин.

– Не-е, вряд ли, – ответил машинист, – я бы вас тоже запомнил.

– А откуда вы паровоз гнали? – пытаясь что-то выведать, спросил Братухин.

– Со станции Каменчуги, – торопливо ответил Павел Нелюбин, уставив на Братухина своё квадратное лицо, – белые в наступление пошли, вот нам и приказано было машину спасать, да угля только до сюда хватило.

Братухин кивнул головой на его ответ и отошёл, о чём-то размышляя.

Разбились на кучки: военные сели за буфетный стол, отец Михаил со старухой за соседний, машинисты – на скамейку возле котельной, пленный – в стороне от всех. Ничто этих людей не объединяло, даже отталкивало какое-то недоверие, какая-то недосказанность.

Станционный смотритель принёс солдатам чай.

– А ты здесь давно работаешь?

– На вокзале с самого дня основания, более десяти лет, – нахально любопытному Братухину ответил станционный смотритель.

– Так ты, значит, знаком с Дмитрием Костомаровым?

– Конечно, много лет. Хороший был барин и человек!

– Как говоришь, тебя зовут? – переспросил Братухин.

– Степан Тимофеевич.

– Давай, Степан, садись к нам, я племянник Дмитрия Олеговича.

– Племянник? – удивился станционный смотритель.

– Да, по мамке племянник. В детстве столько раз у него в имении гостил.