– Я одного не понимаю – неужели этим защитникам не уйти из «Белого Дома»? Зачем они сопротивляются? Чего ждут? Ясно ведь уже, что проиграли. Подавляющая честь элиты и населения поддерживает Ельцина[2]. Это было ясно ещё весной. Депутаты и их сторонники обречены, и должны это сознавать, конечно же! Взрослые ведь люди… Только погубят своих сторонников, и совсем не виновных, вроде нас. Это ужасно, что на Калининском мосту стоят танки! Я войну пережила, а ни одного танка тогда не увидела. Но чтобы в центре Москвы!.. И всякие другие машины, как их там? БТР[3], БМП, БМД[4] ещё какие-то… Нет, вы слышите? Опять танк стрельнул. Не могу больше! Сил моих нет. Олег, дорогой, спасибо, что вы сейчас с нами!

Дебора Самсоновна отняла от лица тряпку, порывисто обняла смущённого Олега, положила свою большую голову ему на плечо.

– Я понимаю, вы думаете о своей мамочке, Анне Григорьевне. Как же она там, бедняжка? Это же от неё совсем близко. И никого рядом… Мы-то хоть все вместе. А соседи – в счёт, у них свои проблемы. Представляю, как ей жутко без Павла Романовича. И на улицу выйти никак нельзя – убьют сразу. Светопреставление какое-то! Белла, правда ведь, кошмар?

– Главный кошмар в том, что эти безумцы будут отстреливаться до последнего, – авторитетно заявила Изабелла. – Они уже перешли черту. Им так и так умирать. На расстрел или на длительные сроки они наработали ещё вчера.

Она мотнула своими пышными волосами, стянутыми на затылке в хвост. Надо лбом две пряди были сколоты в высокий кок.

Твидовая коричневая юбка Изабеллы была вся в извёстке, сыпавшейся с полотка. Верхняя перламутровая пуговица полосатой блузы висела на ниточке. Оглянувшись на дочку, она увидела, что та уже не закрывает лицо, а размышляет над очередной выходкой.

– Юля, держи ткань у лица! Что папа сказал?

– Мам, так ничем больше не пахнет, – возразила девочка. – А мне дышать трудно. Жарко очень. Давайте, дверь откроем в коридор…

Действительно, находиться в пропахшей шампунями и дымом ванной комнате стало невозможно. Олег твёрдо решил выбираться хотя бы в прихожую.

– Всё равно пока держи! Мало ли какую гадость на улице распустили. – Изабелла промокнула лицо своим полотенцем. – Ещё батареи топят в такую жару… Боже, как я раньше гордилась тем, что живу здесь, рядом с «Белым Домом»! Боря, помнишь, как мы в августе девяносто первого варили кофе для защитников? – Она обняла мужа и потёрлась носом о его плечо. – Тогда и Олег с Танечкой нам помогали. И потом мы всей компанией ходили к баррикадам. Помнишь, Юля, как тогда хорошо было?

Белла сморгнула слезу, облизала пересохшие губы. Юля поцеловала мать в щёку, погладила по руке.

– Тогда всё было похоже на карнавал, – заметил Борис. – Ведь гэкачеписты[5] не стреляли по толпе. Они не решились применить силу…

– А те три мальчика, что погибли в туннеле? – вскинулась Дебора Самсоновна. – Они не в счёт?

– Любой «тачке» закрой обзор, попробуй на неё взобраться, да ещё ночью, в туннеле – и будет то же самое, – зло ответил Олег. – И без этого спокойно обошлись бы. Или солдаты должны были ждать, когда их «коктейлями Молотова» забросают? Да, танки были в Москве, но по Парламенту они не стреляли…

Дом опять подпрыгнул от близкого залпа. Вдоль Рочдельской улицы исступлённо заколотили пулемёты с БТРов.

– А ведь могли бы сделать всё то же самое, – продолжал Олег. – Тогда я их просто ненавидел. А теперь думаю – святые люди. Предпочли пойти в тюрьму, но не проливать кровь…

– Мам, а в комнате люстру пулями разбили, – равнодушно сообщила Юля.

Ей всё-таки очень хотелось хоть одним глазком глянуть во двор. В школе, конечно, начнут хвастаться военными трофеями, рассказывать про себя разные небылицы. А она, маменькина дочка и бабушкина внучка, просидит весь день в ванной…