– Да нет же, нет! – кричал мальчик лет десяти. – Это пять-сорок пятая, от «Калаша»! – Он явно использовал неожиданный свободный день так, как хотел. В потёртой джинсовой курточке, с видавшим виды рюкзачком, он чувствовал себя невероятно счастливым. – Я знаю, мне показали! У меня уже вот их сколько!

Мальчишка перевернул рюкзак, и гильзы с осколками разлетались по плиточному полу. Какая-то старушка испуганно вскрикнула.

– На Калининском много таких. Но туда не пройти – стреляют.

– А у меня на двенадцать и семь есть. Вот, я в клумбе нашёл. От бэтээровских крупнокалиберных пулемётов.

Другой паренёк гордо протянул вперёд руку и разжал пальцы. Горячие мокрые гильзы жёлто блеснули в отсветах сухого солнца и словно пропали.

Были здесь и девчонки, и толстые женщины с сумками, и молодые мамочки с колясками. Там сидели снулые, безразличные ко всему малыши. И над всеми плавали запахи перегара, сигаретного дыма, горелого пороха, ружейного масла.

– Пацаны, здесь живёте? – Олег, увидев их, вспомнил сына, который сейчас болтался неизвестно где. Наверное, ему очень хотелось поехать сюда и тоже раздобыть себе сувениры на память.

– Я – здесь! – мальчик в джинсовой курточке указал на своего дружка. – А он – на Дружинниковской. Но туда сейчас не пройти, мы пробовали. Нас мужики в камуфляже обратно завернули. – Он колупнул заплату на локте.

– Защитники, что ли? – поинтересовался Добин.

– Ага. Там, сказали, БМП из пушек «Гром» стреляют, и из авиационных тоже… Нас бы точно убили. Там всех перестреляли, кто хотел пройти. И вы не ходите – очень много мёртвых лежит. Одна тётка бегала-бегала, а потом её тоже – очередью… – Мальчик поёжился. – Мы с Санькой немножко видели. Она подёргалась так, подёргалась, и…

– Не надо! – Величко опять закусил усы. – Тогда сидите здесь и ждите, пока всё кончится. А я, Боб, пошёл. Как-нибудь попробую. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

– Мужчина, не ходите! Там омонцы кругом и десантура. Все пьяные вдрызг. Стреляют, в кого ни попадя! – Одна из женщин цапнула Олега за рукав. – Подождите лучше, пока стихнет. Я сама с улицы Заморёнова, а тут сижу.

– А когда оно стихнет? – Величко покачал головой. – И сколько здесь торчать придётся, неизвестно. Я, знаете ли, фаталист. На войне бывает всякое. Один всё время в бою – и ничего. А другой при штабе подъедается, и вдруг случайно туда – прямое попадание. Отец фронтовик был, и про это часто рассказывал. Боб, короче, до свидания!

– У Татьяны твоей день рождения сегодня. Поздравь её от всех нас, – вспомнил Борис.

– Поздравлю, если доберусь.

– Как она? Очень переживает, наверное, из-за всего этого? – Борис скосил глаза в ту сторону, где полыхал Парламентский дворец.

– Очень, – признался Олег. – Пьёт всё время и курит. А ей нельзя – сердце плохое. В то же время и запретить не могу. А то совсем сорвётся. Я умолял её сюда ни за что не приезжать – мало ли… Но кто знает?

Величко грустно посмотрел на годовалого малыша в нейлоновом комбинезоне. Тот, зажав в двух кулачках по гильзе крупного калибра, стучал ими и смеялся.

– Гляди, Боб, какие нынче игрушки пошли…

– Да, ужасно. – Добин сжал локти Олега. – Иди, если не можешь тут оставаться. Действительно, это уж как судьба. Только маму мою прости – она тебя очень любит. Просто характер такой, женский. Ей всё и про всех знать нужно, кругом нос сунуть. Говорит: «Как я жить буду, если не узнаю, что и у кого происходит?» Она не со зла, ты не думай. Всё понять не может, как Татьяна могла тебе изменить. Ведь вашу с ней любовь все помнят, кто вас давно знает. Такое не изобразишь…