Да, конечно, он нарочно так сделал. Спланировал. Давно уже, видно, принял решение покончить жизнь самоубийством и вот наконец осуществил его. Но не сдох тихо и мирно в своей глубинке, а разыскал меня, чтобы… чтобы… что? Чтобы меня подставить! Ну конечно! Впутать меня в историю. Навлечь на меня неприятности. Наконец-то отомстить мне спустя столько лет.

Ладно, в его гнусных мыслишках разбираться нет смысла. Сам он уже никогда ничего не подтвердит и не опровергнет. Сейчас важно другое. Что, что важно?.. Тьфу, черт, совершенно потерял возможность соображать. То есть способность соображать! «Способность» и «возможность» – как правильно?

Стоп, стоп. Спокойствие, только спокойствие, как говорил шведский человечек, про которого переводила Лилианка Лунгина… Это Алла так ее зовет – это ведь ее подруга. Я-то с ней шапочно знаком, а муженька ее вовсе не перевариваю. Вместе с его соавтором Нусиновым. Слишком много о себе мнят. Надо было вообще не обращаться к ним с предложением стать моими соавторами. «Мы пишем только вдвоем – без режиссера!» Глядите, какие принципиальные! Вернее, псевдопринципиальные, ведь Лариску Шепитько они потом-таки взяли в соавторы. Сделали одолжение…

Ох, ну о чем я вообще думаю сейчас! Может, это защитная реакция такая?.. Что делать, что делать, что же делать?.. Так. Так-так. А может… может, ничего не делать? То есть как это ничего? Что-то нужно предпринять. Только вот что? Звать милицию, конечно!

Ну нет, в милицию никак нельзя. Если на студии узнают (а узнают обязательно!) об этой пакостной истории, то мою картину тут же закроют. Немедленно. Безо всяких разговоров. Над ней и так с самого начала дамоклов меч висит. Как там этот мудрец Сурин прочирикал… «Вы хотите снять несоветский фильм!» Вот ведь радетель за все советское выискался! Воображаю, как он обрадуется, когда узнает о том, что в моем сарае застрелился бывший однокашник. «Вы с ним вместе учились, хе-хе? И вот через десять лет он разыскал вашу дачку, хе-хе? И там покончил с собой, хо-хо? Из-за бабы, ха-ха? Из-за заслуженной то бишь артистки Аллы Лавандовой, хы-хы?!»

Ну нет. Не доставлю ему такого удовольствия. Ни ему, ни всем остальным. Никто ничего подобного никогда не скажет!

То есть что это я? Не стану заявлять?.. Ну, конечно, не стану. А как тогда?.. А никак. Кому он нужен, этот Носов? Он и живым никому не был надобен, а уж мертвым и подавно. Да, да, с вероятностью девяносто девять и девять его никто не хватится. То, что он здесь у кого-то гостил, разумеется, чушь. Он оказался здесь исключительно из-за меня. И его, возможно, даже никто тут не видел. Никто кроме меня. А если еще кто и видел, то едва ли запомнил. И, уж конечно, никто из моих соседей его не спохватится.

А если спохватится кто-то из его родственников? Вот хоть убей, не могу сейчас вспомнить, говорил ли он хоть когда-нибудь о своей семье, своих родителях?.. Нет, не помню. Допустим, даже кто-то у него есть. Но не оставил же он им записку, что едет ко мне для самоубийства…

Одним словом, решено. Я никому ничего не скажу. И очень скоро кошмарная история забудется. Вот только труп. Как быть с трупом?..

Я вновь подошел к сараю – и с замиранием сердца заглянул в щель между досками. Лежит. По-прежнему лежит. Хм, как будто он может вдруг взять и встать.

Не закопать ли его прямо там – в сарае? Все равно я им не пользуюсь. И не надо будет никого никуда перетаскивать. Эта мысль показалась мне здравой. В тот момент мне бы и не такая мысль показалась здравой.

Я собрал все свое хладнокровие, взял лопату и пошел в сарай. Руки тряслись, но я все-таки выкопал яму. С отвращением спихнул туда ногами Носова вместе с его ружьишком – и стал спешно засыпать труп. Лишнюю землю я рассыпал по участку там и сям небольшими горстями.