Возможно, именно этими страхом навеяна кочующая из книги в книгу, из статьи в статью жуткая история – о том, как обезумевшая Делла якобы пыталась придушить подушкой 13-месячную Норму Джин. «Помню, я проснулась. Мой сон прервался, я боролась за жизнь. Что-то давило на лицо. Может быть, подушка. Я сопротивлялась изо всех сил», – рассказывала Мэрилин. Реальное это воспоминание или ложное, позднейшее, навеянное словами опекунши? Мы не знаем.

В пересказах разнятся даже внешние обстоятельства дела.

То ли Делла Мэй забрала к себе внучку на несколько послеполуденных часов, как делала регулярно, а Ида зашла за Нормой Джин и заметила нечто неладное. Что именно – еще вопрос. По одной из версий – всего лишь закашлявшегося и покрасневшего ребенка. Возможно – бабушку, поправлявшую подушку запутавшейся во сне внучке.

То ли Делла ворвалась в дом соседей, выбив локтем дверное стекло, и фурией кинулась к малышке, – и перепуганные Болендеры вынуждены были вызвать полицию.

Примерно месяц спустя после момента, к которому относят это событие, Деллу Мэй Монро поместили в Норфолкскую больницу. Там она и умерла – в возрасте 51 года. В медицинской карте, констатировавшей смерть от миокардита, значился также «атипичный маниакально-депрессивный психоз». Тут-то бы нам и вспомнить о «родовом безумии», но этот диагноз был довольно расплывчат и поставлен только потому, что Глэдис, жившая с матерью в последнее время, упомянула об участившихся перепадах ее настроения.

Можно предположить, что «безумие» Деллы было просто нервной реакцией на изматывавшую болезнь. К тому же проблемы с сердцем и сосудами ослабляли кровоснабжение мозга, что влияло на психику и делало женщину, и всегда-то эмоционально неустойчивую, с трудным характером, и вовсе невыносимой для окружающих.

Глэдис переехала в Хоторн не только из-за ухудшавшегося здоровья матери. Отдав Норму Джин Болендерам, она договорилась, что станет проводить с дочерью каждые выходные, – а ездить туда-обратно, живя в Голливуде, было слишком уж утомительно. Потом, когда девочка уже вышла из младенческого возраста, Глэдис вернулась в Голливуд и устроилась на работу сразу в две киностудии.

В скромно обставленном жилище Иды и Уэйна Глэдис выглядела пришельцем с другой планеты, диковинным экзотическим цветком. Выкрашенные в вишневый либо в оранжевый цвет волосы, кричащий наряд, сигарета в руке, подчас – и запах алкоголя. Понятно, что думала Ида о примере, подаваемом гостьей Норме Джин и другим малышам, которые застенчиво поглядывали на «странную тетю». Но терпела. Из милосердия, из-за благовоспитанности и из-за дополнительной платы, которую вносила Глэдис Бейкер за право понянчить собственную дочь.

«Негоже вставать между ребенком и матерью, какой бы та ни была», – так, верно, думала Ида Болендер. И, когда малышка называла ее «мамой», неизменно поправляла: «Нет-нет, твоя мама – та рыжеволосая дама, что приезжала к нам в субботу».

Когда девочка доросла до длинных прогулок, Глэдис стала придумывать для нее развлечения, которые хотя бы с утра до вечера вырывали Норму Джин из однообразного, устоявшегося однажды и навсегда уклада дома Болендеров.

Районы и пригороды Лос-Анджелеса, как известно, очень отличаются друг от друга. И если унылый пыльный Хоторн походил на американские провинциальные городки середины XIX века, – в других местах все было иначе. Жизнь там била ключом.

Вдвоем мать и дочь устраивали пикники на пляже в Сансет-Бич, радостно опустошая корзинку с припасами, болтая о том о сем и нежась на солнце. Ахали, восхищаясь ловкостью акробатов и жонглеров на площади Святого Марка в лос-анджелесской Венеции. Или просто садились на трамвай, выходя где в голову взбредет и не строя никаких планов заранее. Много лет Норма Джин хранила полосатый зонтик, купленный ей матерью в одну из их вылазок.