В глазах Мэриан стояли слёзы.

– Понимаешь, я думала, что хотя бы мама мне не будет говорить такого, до этого момента я надеялась на это изо всех сил. Ладно, папа, ладно, Мишель, ну, туда-сюда, но мама! Мне казалось, что мама хоть чуть-чуть меня жалеет, что ей не плевать на то, что чувствую я. Я, а не кто-то другой, не сестра, не папа! Будто Мишель ей дороже меня. Впрочем, я не удивлюсь, если так оно и есть, – надтреснутым голосом вещала Мэриан, сидя на кровати, всматриваясь куда-то в сторону прикроватной тумбочки. – Ты слышишь то, что я говорю, Шегги? – взорвалась девочка, пытаясь грозным взглядом напугать маленькую фигурку лисёнка, стоящего на полке.

Тот безучастно молчал, грустно поблёскивая большими блестящими глазками. Мэриан сложила руки на коленях. Взгляд Мэриан, хоть она и старалась сделать его злым или раздражённым, получался жалким. Они до сих пор были мокрые от слёз, как и ресницы, а глаза опухли. На лице после рыданий ещё оставались красные пятна. – Прости, что я кричу на тебя, Шегги, мне просто… сейчас плохо, – девочка потёрла руками глаза, стирая остатки слёз. Она потянулась к лисёнку и взяла его в руки. Фигурка умещалась в руках и по длине не превышала ладонь Мэриан. – Шегги, я теперь только тебе могу рассказать – о чём я думаю, из-за чего переживаю, из-за чего радуюсь. Раньше я могла поделиться этим всем с родителями и Мишель, но… теперь они меня не будут слушать, будут относиться ко мне как к убийце, – голос Мэриан звучал сдавленно, придушенно. Словно ей не хватало воздуха, и она жадно глотала его, не размениваясь на слова. – Впрочем, скорее всего, я ею и являюсь, – печально прибавила она. – Послушай, не может же человек, который убил другого человека – называться как-то по-другому, не убийцей? Убийца – это человек, который убил другого человека. Так написано в словаре, да и каждый может сказать это без всякого словаря.

Маленький лисёнок-девочка слушала Мэриан и внимала каждому её слову, а в красивых чёрных глазках лисички словно мелькало сострадание. Или Мэриан так казалось.

– Даже если бы родители и Мишель слушали бы меня, я всё равно ничего им не хочу больше рассказывать. Они считают меня ужасной. Они не говорят мне прямым текстом, что я ужасна, но меня уже столько раз назвали убийцей, что в школе, что дома, что я даже боюсь им всем хоть о чём-то говорить, они снова приплетут то, что я убила его. Убила Джексона Эллингтона. Но они правы. Разве можно это как-то другими словами сказать? Я не должна обвинять их в чём-то. Они не виноваты в том, что я сделала. Это я виновата. Но и Джексон тоже виноват. Я же не лезла к нему самому. Но что я могла сделать? Я должна была дать ему сделать что-то плохое с нами – мной и Мишель? Нет. Я защищала себя и сестру. Я поступила правильно. Но тогда почему все обвиняют меня, и выставляют Джексона пострадавшим?

Лисичка молчит. На её красное платье падает большая прозрачная капля. Большая по меркам фигурки-лисы.

Мэриан снова вытирает уголки глаз, в которых скапливается солёная вода.

– Что насчёт уроков, Шегги? – зевнула Мэриан, тихо всхлипнув. – Я не могу прийти завтра с несделанной домашкой, потому что сегодня я уже приходила с пустыми листочками вместо домашней работы. Папа работает и оплачивает мне школу не для того, чтобы я не выполняла те задания, которые мне дают учителя. Мне нужно отбивать своей учёбой те деньги, которые он тратит, – рассудительно произнесла девочка, размазывая слёзы по лицу.

Она уже не плакала, но тёплые капли, остывая и превращаясь в холодные прозрачные жемчужинки, словно сами капали ей на колени с подбородка. – Я не могу прийти завтра в школу с невыполненной домашней работой… – повторила Мэриан, гладя Шегги по виниловой голове. – Или могу?