– Ну хорошо! – согласилась я.

Странно: видно, не проснулся еще мой материнский инстинкт. Наверное, я должна была бы если не пойти, то поползти к дочери, но я этого не сделала. И подумала о том, что, если ей суждено уйти от меня, если эта девочка нежизнеспособна, то лучше мне ее не видеть и не рвать себе душу. Я сама едва не отправилась на тот свет, и не было у меня пока никаких сил испытывать новые потрясения.

Ани долго не было, и я уже подумала, что она не придет сегодня, но в десятом часу она всё же явилась. Без стука отворила дверь, тихо просунула голову, убедилась, что никого нет, быстро прошла и села прямо на пол возле кровати.

– Барышня, я сделала всё как вы просили, – и умолкла.

Я не выдержала:

– Что же ты молчишь? Не томи! Отвечай, что видела?!

– Всё как на духу расскажу, ничего таить не стану. Только об одном вас спрошу: барышня моя, слабы вы еще… Может, не тот момент, чтобы вам слушать всякие мерзости?

– Нет, Аня! Как раз тот! Я прошу тебя – рассказывай!

И Аня поведала мне о том, что делал Федька, пока я валялась в беспамятстве и не могла пошевелиться.

– Спальницу вашу новую я в углу зажала да пригрозила: коли не скажет всё как есть, добьюсь, что ее на конюшни сошлют. Так она, испужавшись, всё мне и выложила. Девка она сметливая и всё подмечает. Чего греха таить: судачат они про господ меж собою, всё знают. Три раза в день муженек ваш брал приготовленное для вас питье, лекарства и еду, что вам готовили, сам приносил, здеся ставил, целовал вас в лоб и быстрехонько уматывал, пожелав вам скорейшего выздоровления. А к ребятенку вашему он часто ходит, его в любое время пускают, когда ему только заблагорассудится.

Дмитрий Валерьянович часами просиживал подле вас, когда вы были в беспамятстве, и тож занемог от того, что видел, как вам плохо. А где-то после пяти часов, когда подавали чай, все разбредались по своим комнатам, чтобы отдохнуть, и папенька ваш удалялся к себе. Так вот, – с негодованием говорила Аня, – тогда-то в доме и начиналась сокрытая от всех греховная жизнь, которую вели ваш Федор и, прости, Господи, избранница вашего папеньки, Дарья Леонидовна…

Аня поведала, что встречались греховодники в овальной зале и на виду у всех якобы затевали беседу о чем-то обыденном… В течение часа-двух прикидывались, чтобы поглядеть, не выйдет ли кто случайно в центральные комнаты и не сможет ли заметить нечистоту их намерений. Потом дама удалялась, а Федор заходил на кухню за крепкими напитками, и встречались они уже тайно – в северном крыле: закрывались вдвоем в комнате, где когда-то ночевала Надин.

– Из комнаты той смешки доносились да вольные речи, это я сегодня сама слышала. Ранее мне об том девка говорила… ох, любопытная! Она вроде бы следила за ими, но клялася мне, что ненароком всё видела да слышала. Ох, барышня моя, три часа я под дверью-то слушала. И всё, что из-за двери слышно было, говорило о том, что предаются они там самым нечестивым делам. Барышня, врать не буду, глазами не видела, но ушами всё слышала. Всю правду говорю, греховодничают они, сволочи!

– Так… – задумчиво произнесла я, уставившись в одну точку. Ты сейчас оттуда пришла?

– Да, барышня, как только надоело мне их охи-вздохи слушать, так я сразу к вам побежала…

– Дура ты! – со злости крикнула я.

– Почему же? – оторопела Анька.

– И не спрашивай меня, почему! – в сердцах бросила я. – Дура, и всё! Надо было дождаться и посмотреть, куда они направятся и чем их день окончится.

Тут дверь распахнулась, и в комнату зашел Федор. На лице его играла улыбка, а щёки были окрашены румянцем. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем он недавно занимался: несколько прядей его челки прилипли ко лбу, а глаза с поволокой и заметно вздымающаяся грудь выдавали недавнее участие в любовных игрищах.