К лицу Егора Андреевича прилилась волна гнева. Едва сдерживаясь, он окинул взглядом благообразное лицо Гришина и отчеканил:
– Забейте своё окно фанерой, товарищ Гришин, или подушкой заткните, а у меня, знаете ли, война на дворе – не до стёкол.
Наверное, он перебрал с криком, потому что Гришин вздрогнул и скукожился.
– Понял, я всё понял, не обессудьте. Это я так, не подумав. По старой памяти, как к советской власти.
Привстав со стула, он стал пятиться спиной, пока не вышел за дверь конторки.
«Противный тип», – подумал Егор Андреевич, но тут же забыл о Гришине, потому что сигнал метронома сорвался в галоп и диктор тревожно сообщил: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
Пару валенок, принесённых Евсеевой, Егор Андреевич отдал беженке в квартире Гришиных.
На стук открыл сам Гришин в длинном стёганом халате до пят и с книгой в руке.
При виде Егора Андреевича его глаза приобрели масляное выражение:
– Егор Андреевич, счастлив, так сказать, созерцать! Неужели насчёт заявочки на стёклышки? Я уж и не надеялся.
– Нет, к соседке вашей, Алевтине Бочкарёвой.
– Так вам дальше по коридору.
Наклонившись в полупоклоне, Михаил Михайлович исчез за дверью, успев пожаловаться:
– А я, знаете, всё один да один. Лерочка перешла в институт на казарменное. Совсем меня, старика, забыла.
Переселенка жила в маленькой комнате с подслеповатым окошком под потолком. Невысокая женщина с белёсыми ресницами прижала валенки к груди и расплакалась:
– Спаси, Господи. У нас ведь нет ничего. Меня и дочек с окраины города на последней машине под обстрелом вывезли. Мы за Кировским заводом жили, где сейчас линия фронта. Выскочили в одних платьишках. Поклон добрым людям – одели нас с миру по нитке, а вот с обувкой совсем плохо, и купить не на что: весь доход – аттестат мужа и три иждивенческие карточки. На работу не устроиться, да и детей оставить не на кого.
Посторонившись, она указала Егору Андреевичу на двух девочек, тихими мышками прижавшихся к барабану буржуйки. Одной на вид было года три, а вторая и вовсе кроха, только научившаяся ходить.
Егор Андреевич тяжело вздохнул, пережидая боль в сердце:
– Дрова где берёте?
Женщина испуганно подняла глаза:
– На развалинах ищу. Вчера тумбочку из разбомблённого дома принесла и охапку книг. Вы не думайте, товарищ управхоз, я общественными дровами не пользуюсь, знаю, что они для бомбоубежища.
– Бери дрова, товарищ Бочкарёва, – сказал Егор Андреевич. – А если кто начнёт препятствовать, скажи – управхоз разрешил из резервного фонда, в порядке исключения. – В поисках гостинца для малышек он засунул руку глубоко в карман, хотя знал, что там пусто. Но вдруг произошло чудо, и его пальцы выпростали завалившийся за подкладку ломтик сушеного яблока. Неловко улыбаясь, он протянул его женщине: – Рад бы угостить девчушек, да нечем.
Вынимая прозрачный кусочек из его пальцев, Алевтина резко наклонилась и поцеловала сухую жилистую руку со вспухшими венами.
У Егора Ивановича задрожал подбородок.
– Что ты, что ты, Алевтина. – Он хотел сказать что-нибудь подбадривающее, но горло перехватило спазмом. Он смущённо взмахнул рукой, словно разгоняя тоску. Эх, подлая война… Молча развернулся и вышел, тяжело переступая на негнущихся ногах.
Кировский завод (бывший Путиловский) в годы блокады оказался на переднем крае обороны Ленинграда. Практически на глазах у противника, в трёх километрах от линии фронта, под непрерывными обстрелами и бомбёжками завод продолжал выпускать боевую технику – танки, самоходные артиллерийские установки, корпуса для снарядов.
Рано в этом году пришла зима. Середина ноября, а холод пробирается под фуфайку и морозит щёки. Электричества нет, топлива нет, водопровод и канализация не работают.