Снаряд жахнул внезапно, с силой пробив насквозь стенку трёхэтажного дома. На асфальт дробно вылетели стёкла, закричали женщины, и Катя увидела, как Лена медленно поднесла руку к виску и осела на землю. До войны Лена училась в консерватории, и пальцы у неё были длинные, тонкие. Между ними струйкой стекала кровь, заливая плечо стёганой фуфайки.
– Лена!
Сглотнув, Катя распахнула сумку и достала скатку бинта:
– Сейчас, Леночка, ты только не умирай!
Пока она сделала один виток бинта, глаза Лены остекленели, невидяще глядя в небо, исполосованное лучами прожекторов. Не решаясь оставить Лену, Катя прижала к себе её голову, но тут раздался новый взрыв и дом на противоположной стороне улицы медленно сложился в гармошку. Началась бомбардировка.
Оставив Лену, Катя побежала на место дымящихся развалин, укрытых столбом пыли. С другого конца улицы навстречу ей тоже бежали люди.
Под обломками истошно визжал ребёнок. Обдирая руки, Катя вцепилась в кусок бетона, ей на помощь пришёл седобородый старик в длинном пальто. Вдвоём они отвалили камень, и Катя сразу схватила малыша в охапку. Он конвульсивно вздрагивал, таращил глаза, но был жив, хотя одна ручка висела плетью.
Перехватив конец бинта зубами, Катя несколькими движениями примотала перелом к найденной дощечке. Ребёнок снова начал кричать. Она отдала его в чьи-то руки и кинулась к лежащему на земле старику. И снова перевязка, неясное бормотание, плач.
Снаряды барабанили слева и справа. Катя их не боялась, она вообще ничего не чувствовала, но, слыша раскат выстрела, наклонялась и прикрывала раненого своим телом, а если понадобилось, то не задумываясь отдала бы за него свою жизнь. Не потому что она его любила, а потому что так надо, и это «надо» сейчас было самым главным на свете.
Пленный ефрейтор 1-й батареи 768-го артдивизиона Вилли Беккер на Нюрнбергском процессе говорил: «…задача дивизиона состояла в обстреле Ленинграда. Когда я прибыл в дивизион, командир батареи мне сказал: «Ваша задача – уничтожение Ленинграда». Мы точно знали, что в Ленинграде много гражданского населения, по нему мы и стреляли. У нас вошло в обычай, когда стреляли по городу Ленинграду, говорить так: «Это привет Ленинграду». На нашей батарее два орудия так и назывались – «Ленинград»».
Фриц Кепке, фельдфебель, командир 2-го орудия 2-й батареи 2-го дивизиона 910-го артиллерийского полка, заявил:
«Для обстрела Ленинграда на батареях имелся специальный запас боеприпасов, отпускавшихся сверх лимита в неограниченном количестве…
…Все расчеты орудий знали, что обстрелы Ленинграда были направлены на разрушение города и уничтожение его гражданского населения. Стреляя по городу, солдаты и офицеры сопровождали выстрелы выкриками, вроде следующих: “Привет большевикам!”, “Эх, посмотреть бы, как рушится квартал!”, “Ещё куча трупов!”, “А ну, давай фарш!”»
Пленный Ловнен Рудольф из 9-й батареи 240-го артполка 170-й пехотной дивизии на допросе показал:
«Артбатареи 240-го артполка вели огонь по Ленинграду утром, часов в 8–9, днем с 11 до 12 часов, вечером наиболее интенсивно с 17 до 18 часов и затем с 20 до 22 часов одиночными выстрелами. Основная задача была – обстрел жилых зданий и истребление жителей Ленинграда, поэтому мы вели огонь в то время, когда на улицах города было наибольшее скопление жителей»[10].
В увольнение Катю отпустили на три часа. Времени в обрез – сбегать проведать Егора Андреевича и обратно. Когда она видела его в последний раз, он очень похудел и стал похож на хищную птицу с огромным клювом и печальными мудрыми глазами.
Для гостинца Катя припасла тоненький ломтик хлеба, сэкономленный от обеда. Так делали почти все девушки из местных, полностью съедали свой паёк только приезжие. Заворачивая сухарик в чистую бумажку, Катя вдруг с нежностью подумала, что считает себя ленинградской, а дом Егора Андреевича своим единственным домом.