Тех, кто работал «за себя и за того парня», здесь называли «туберами»: добрая половина «пахарей» получала в награду за ударный труд тяжелейшие формы туберкулеза.

Воры и приблатненные в промзону не выходили вообще, оставаясь греться в бараках. Им, по блатным понятиям, было «западло» горбатиться.

Братва из спортсменов облюбовала для себя строительный вагончик, вполне сносно отапливаемый печкой «буржуйкой». Пацаны не работали потому что… Как сказать-то, не соврав? Да потому, что не работали – и все тут! Можно, конечно, подвести под это дело соответствующую идеологическую базу. Только зачем? А ну попробуйте заставить бывшего профессионального спортсмена взять в руки кайло – я посмотрю, как это у вас получится.

Лагерная администрация к ворам и братве «от спорта» особо не цеплялась. Выдают «туберы» план – и ладно. «Зэки» сами между собой разберутся.

Жулики не раз предпринимали попытки заставить пацанов рубить камень, но те им вежливо отказывали, поставленными ударами ломая носы и дробя челюсти. Семен Точило получил свое прозвище после того, как принял между ребер воровскую заточку, отказавшись выходить на работу. К счастью, выжил. И «синего», который хотел его замочить, администрации не сдал. После того случая блатные отступились, оставили спортивную братву в покое. Теперь жили параллельными «семьями», без причины друг друга не задевая…

– Я спрашиваю, чифирить будешь? – повторил свой вопрос Гоша, высыпая в жестяную банку из-под консервов пачку черного индийского чая «со слоником» и заливая его крутым кипятком. Оставалось лишь выварить эту адскую смесь на раскрасневшейся от жара «буржуйке» почти до смолянистого состояния.

– Не-а, не буду, – отмахнулся Таганка. – Сам травись.

За шесть лет в «зоне» Андрюха так и не пристрастился к излюбленному «зэковскому» вареву, в момент «сажающему» печень, почки, желудок и сердце. Даже курить не начал, предпочитая в свободное время «качаться» и лупить руками да ногами по набитому песком мешку.

– Как хочешь, – сказал Штопанный, устраиваясь перед печкой поудобнее. – Подгребай, братва, раскумаримся!

В вагончике находилось еще несколько человек – такие же отставные гимнасты, многоборцы, биатлонисты и прочее, «залетевшие» в колонию после неудавшихся попыток разбогатеть на рэкете.

Отойдя в угол, где был подвешен мешок, Таганцев разделся до пояса и принял бойцовскую стойку. Глухо зазвучали удары.

Через небольшое мутное стекло в окне вагончика можно было наблюдать за тем, как обезумевшие от усталости, холода и голода мужики копошатся в карьере, чуть ли не зубами вгрызаясь в вечную мерзлоту. На тачках везли породу к грузовому фуникулеру, а там уже ссыпали в самосвалы.

Конвойным на вышках тоже приходилось не сладко – ледяной ветер и едкая пыль не щадили никого. Но такая уж она судьба «вертухайская»: «легавому» место в будке, то есть на вышке.

Беда пришла, как говорится, откуда не ждали.

Хлипкая дверь вагончика неожиданно распахнулась и внутрь, как стадо бешеных носорогов, с криками ворвались спецназовцы. Как они подобрались незамеченными, для всех оставалось загадкой. Сема Точило не отрываясь смотрел в окно, чтоб не нагрянул кто ненароком – так нет же, сподобились.

– Всем на пол!

– Лежать, мрази!

– Руки за головы!

Резиновая дубинка, скажу по секрету, игрушка не для детей дошкольного возраста и почки не железные. Потому и стонала братва, и скулила, и орала, и просила не бить, корчась на грязном полу вагончика и прекрасно понимая, что никого их мольбы и крики не интересуют.

Спустя три минуты, избитых в хлам пацанов за волосы волокли к крытому брезентом грузовику. За каждым тянулась широкая полоса крови, перемешанной с грязью.