– Вика, почему мне кажется, что ты постоянно мне недоговариваешь? Даже слепому ясно, что трубу, проходящую над твоей квартирой, не просто сорвало, её изрешетили так, чтобы не медленно капало, а чтобы весь подъезд захлебнулся. Не удивлюсь, если завтра из сервиса весточка прилетит, что и радиатор у тебя рвануло неслучайно. И вот тут меня терзают смутные сомнения… Что есть у простой учительницы? Бриллианты, золото, договора на тайные офшорные счета министров?

Каратицкий вдруг опустил руку мне на поясницу, прижимая к себе так, что пришлось вскинуть голову, сталкиваясь взглядами.

– Не знаю… Костя, да что у меня брать? Ты же видел, как я живу? А про сестру и так всё рассказала. Да, я атакую администрацию клуба, заваливаю их тонной писем, только им всё равно!

По спине бежал ручеёк тепла. Такое то-о-оненькое ощущение, но при этом такое успокаивающее. Закрыла глаза, и все звуки слились воедино, слышала лишь отчаянно бьющееся в груди сердце.

– Правду говори, – Каратицкий вдруг сжал меня за подбородок, дернул голову вверх, впиваясь взглядом. Даже в темноте его глаза сверкали сотней изумрудов. Такие зеленые, волшебно-притягательные, они переливались, увлекая в омут… Гипноз чёртов!

Его губы были в опасной близи, даже стук сердца мог заставить прикоснуться, а я почему-то именно этого и ждала. Хотелось прижаться, ощутить, вспомнить, каково это – быть в плену эмоций, кататься по волнам возбуждения, истекать жаждой, предвкушением удовольствия…

Но Константин контролировал и себя, и расстояние между нами, зафиксировавшись в мизерной близости.

– Есть записи камер, и я их ищу. Я знаю свою сестру, у неё и мальчика толком не было, поэтому в байку про соблазнительницу я не то что не верю, мне смешно…

– Почему менты не запросили записи?

– Потому что все менты верят в то, что Оля разбила голову богатому дяденьке, обокрала его и собиралась убежать. Глупая сирота, хищница, покусившаяся на толстый кошелёк банкира. У него там целый чемодан бабла был…

Я даже не моргала, сфокусировавшись на импульсном движении его зрачков. То вспышка, и зелень растворялась в черном мороке, то они вдруг сужались до размера бусины.

– Зачем банкиру в блядушнике чемодан бабла? – хмыкнул Костя.

– Вот! А я о чем и говорю! Причем из раза в раз в материалах дела эта сумма меняется. Они отбрасывают по нолику, постепенно смещая акцент на черепно-мозговую и на то, что банкир второй месяц в больничке…

– Она ему, что там, дыру в черепе бутылкой проковыряла? Два месяца в больнице? – Каратицкий вдруг отпрянул, и мне холодно стало… Покачнулась, хватаясь за комод, чтобы удержать равновесие.

Он тихо подошел к балкону, закрыл дверь и задернул портьеры, отсекая свет луны. Комната погрузилась в полную темноту, лишь полоска света из коридора обрисовывала очертания силуэтов.

– Вика, вынужден констатировать, что одной тебе отсюда не вылезти. Твоя сестра оказалась не в том месте и не в то время. Ты лично с ней говорила? Может, они так отчаянно пытаются её засадить, потому что Оля что-то видела, слышала, или у неё есть фото? – Костя вскинул голову, прислушиваясь к шагам в моей квартире. – Это хотя бы объясняет вторжение через балкон.

– Нам не дали поговорить наедине. А адвокаты меняются быстрее, чем мертвые петли на американских горках. Я уже неделю не могу попасть на свидание. А до этого месяц меня завтраками кормили: то карантин, то следственные эксперименты, то дознания по пятому кругу. Моей девочке двадцать два, и через месяц у неё день рождения… А я дала слово, что отметит она его на свободе! – прицедила я, отчего-то двигаясь на Константина. – Только в нашем мире правят деньги и связи, а остальное – такая ерунда и глупость.