– Нисколько, – сухо ответила Мелисса. – Ты говоришь так просто потому, что хочешь оправдать своё поведение. Но человек, который не согласен с тобой, поищет другой выход.

– Этот человек – ты, что ли? – насмешливо спросил Питер. – Слушай, Мелисса, ты, конечно, даже в чём-то права, но, знаешь ли, я же не один такой, кто прислушивается к звериным инстинктам. Есть я, и ещё такой же парень, как и я, и десять таких парней – что ты с ними будешь делать? Твоя мораль их не победит. Они будут делать то, что им диктует моя мораль, потому что она проще и разрешает больше. Пока есть такие, как я, таким, как ты, придётся бороться и уподобляться тем, против кого они борются. Становится очевидным, – Питер радостно прищурился, – что иного выхода у тебя попросту нет – тебе придётся противостоять Барбаре… По-моему, нет ничего плохого в том, что ты обратишь против её её же оружие.

– А по-моему, это плохо, – отрезала Мелисса, ещё больше мрачнея лицом, – и я не стану уступать тебе, как ты ни пытался бы меня запутать.

– Ну, как знаешь, – с долей обиды фыркнул Питер и тоже отстранился и помрачнел, – я просто предложил тебе выход.

«Она твёрдая, – с уважением подумала Габриэль, взглянув на Мелиссу исподтишка, – и не сдаётся перед соблазнами. Я не смогла бы, я обязательно согласилась, если бы задевали моих друзей… Может, я и права? Ведь Мелиссе ничуть не помогает её борьба? Питер наверняка прав: какая разница, при помощи каких средств будет достигнута цель, если налицо будет результат?..»

* * *

Последняя предэкзаменационная неделя пролетела практически беззвучно и незаметно, словно короткий летний сон. Согласно расписанию, появившемуся на стенде в главном холле школы в последних числах мая, первый экзамен, который классу Габриэль предстояло сдать сегодня, был экзаменом по математике, и начинался он ровно в девять часов утра в кабинете мистера Сёрджа. Габриэль нисколько не волновалась. Она легла в кровать, ничего не повторяя, и проснулась бодрой и свежей, в отличие от Ооны, которая спустилась к завтраку помятой, словно пожёванная карамелька, и с большими тёмными кругами под глазами, хотя она уснула на два часа раньше Габриэль. Когда Габриэль, ничего особенно не боясь и испытывая лишь лёгкое затаённое волнение, вошла на кухню, её глазам предстала вся её семья (миссис Дэвис и миссис Хаэн – в халатах, накинутых поверх ночных сорочек, и с волосами, накрученными на бигуди), успокаивающая Оону. Оона в слезах сидела в углу с нетронутой тарелкой каши на коленях и нервически тряслась. Глаза у неё были красными и совершенно безумными. Крольчиха Ооны подпрыгивала возле хозяйки, словно надеясь чем-то помочь, но Оона даже не смотрела на свою питомицу. Честно говоря, Габриэль было трудно определить, на что конкретно смотрит Оона: её отсутствующий взгляд прошивал пространство и словно уходил куда-то сквозь него, в дали, которые не открылись бы никому из них.

– Оона, ну что ты так переживаешь, дорогая, – растерянно бормотал мистер Хаэн, казавшийся тут совершенно неуместным в своём деловом костюме и с портфелем в руках. Он пытался склониться к Ооне и обнять её, но его неизменно оттесняли миссис Хаэн и миссис Дэвис, поочерёдно припадавшие к каждому плечу Ооны и твердившие:

– Это же просто экзамен… ты его сдашь, моя дорогая, обязательно…

– Джинни тоже так переживала, – снова вставила миссис Дэвис, и Габриэль показалось, что внутри её горла поднялась зловонная волна тошноты.

Не зная, за что, но она никогда не любила тётю Джинни: у неё были слишком добрые глаза на каждой фотографии, о ней рассказывали только самое лучшее, словно она была воплотившимся на земле ангелом и никогда не совершала ошибок; бабушка до сих пор любила её, как живую, и оказывала ей заметное предпочтение перед миссис Хаэн. А теперь у Габриэль появилась новая причина обосновать свою ненависть к покойной тёте Джинни: она была невестой Бертрама Эстелла, и он по-прежнему тосковал по ней, как и всякий, кто знал её. Поэтому Габриэль приняла чрезмерно независимый и даже насмешливый вид и пошла вперёд, одаривая каждого из членов семьи снисходительным взглядом (за эти взгляды ей впоследствии стало стыдно).