– Даже Питер? – впервые спросила Мелисса, приподняв голову от справочника по английскому языку, который она крепко сжимала во вспотевших ладонях.

– Даже он, – согласилась Люсинда с важным видом. – Не надо думать, что мальчишки – это инопланетяне, Мелисса. В сущности, они такие же люди, как и мы, стоит лишь немного – совсем капельку – сойти с ума, чтобы понять их ход мыслей.

– Началось, – вздохнул Стивен с огромной долей иронии в голосе, – даже Люсинда съехала на любимую тему Барбары и её компании – на парней и то, как к ним стоит относиться, чтобы они никуда не вздумали убежать, – он закатил глаза и состроил страшную рожу.

– Да, Люсинда, – засмеялся Блез, – ты меня удивляешь. У нас на носу экзамен, а ты рассуждаешь о мальчиках. Неужели тебе потребовалось так много времени, чтобы понять, кто мы такие?

– Скоро Люсинда встречаться с вами начнёт, – мечтательно прикрыв глаза, сказала Линда, – и вот тогда ей точно не будет времени ни на какие скучные учебники и зубодробительные посиделки с дядюшкой. Что можно делать так долго в гостях у этого человека, Люсинда?

– Вообще-то, – нахохлившись, ответила Люсинда, подобравшись на своём месте и сделавшись похожей на неуютный колючий шар, утыканный иголками, – дядя Себастьян – очень умный человек; вы его просто не знаете! – она неприветливо оглядела ребят, как будто каждый из них только что прямо заявил о неприязни к её дяде. – А во-вторых, – она сердито посмотрела на Линду, – я умею расставлять приоритеты. Учёба для меня важнее всего.

– Ну да, ну да, – вздохнула Линда с дружеской насмешкой, – но кто знает, как повернётся дело, когда ты встретишь того самого – единственного и…

– Решай девятнадцатый номер, – сухо приказала Люсинда, всем своим видом давая понять, что шутки окончились. – Иначе не успеешь даже отдохнуть перед экзаменом.

– Не будет ли тогда проще для них ничего не решать? – осмелилась подать голос Оона, остановившимися глазами глядевшая в раскрытый справочник, ни одной страницу которого она ещё не перевернула.

Люсинда злобно зыркнула на Оону, и та, дрогнув, опустила голову.

– Нет, не легче! Хочешь потакать им, чтобы они и дальше деградировали?

– Эй, мы вовсе не… – возмутился Блез, но Люсинда оборвала и его:

– Занимайся!

Больше никто не произнес ни слова. Здравый смысл не мучил Габриэль, поэтому ей удалось, как он и советовал, приступить к дотошному повторению биологии – предмета, который она тоже любила, но чувствовала, что, ходя вокруг его глубинной сути – той, что не изучают в школе, – не может до неё добраться. Это злило её, распаляло и заставляло упрямо ломиться вперёд, но она даже представить себе не могла, в каком направлении ей следует двигаться. Она натыкалась на свои старые следы или на следы своих предшественников и бесилась, что не может придумать ничего нового. Она испытывала омерзительное чувство обиды на то, что родилась именно в такое время, когда всё вроде бы уже открыто и исследовано и тайн от человечества не осталось практически никаких. Ни одну из тех загадок, над которыми учёные бились, она не могла решить. Тогда она обзывала себя ущербной и умственно недоразвитой, даже билась головой о стену, если была одна в своей комнате, а Оона находилась где-нибудь внизу. Она мечтала родиться на пару столетий раньше… но вдруг осознавала, что и тогда не сумела бы совершить никаких выдающихся открытий, и окончательно падала духом.

«В чём же моя судьба? – растерянно подумала она. – Так и пройдёт моя жизнь в этом скучном и глупом городе, я ничего выдающегося не совершу, умру, и меня все забудут? Неужели у меня нет никакого таланта, который я сумела бы развить так, чтобы удивить мир? Я умею рисовать? Ну и что, это многие умеют, и я уверена, что он… Эстелл… умеет это куда лучше меня. А что ещё я могу? Я не исследовательница и не великий математик, тогда кто я? И что мне надлежит совершить? Неужели же ничего? Как это… обидно! Почему другие люди получают свыше какой-то особенный дар и достигают небывалых высот, почему слава и признание, бессмертие на страницах учебников и интерес историков приходят к кому-то другому, а не ко мне? Чем же я хуже них?.. Тем, что у меня нет таланта, и я, как Тэф сказал, „не умею смотреть на мир под другим углом“. Я пробовала – и что у меня получилось? Я только единственный раз попробовала выйти из границ, которые установила общественная мораль, но из этого получилась какая-то несуразная нелепица… теперь я люблю Эстелла вопреки общественной морали, и вопреки ей же имею какой-то странный и чуждый голос в своей голове. Чем это мне помогло? Что это мне подсказало? Выходит, я либо так и не сменила угол зрения, либо этот угол у меня какой-то неправильный».