– А как, в принципе, национальный вопрос разрешается в евразийстве, и в чем отличие этого решения от ленинских заветов?

– Интернационализм и евразийский национализм – это диаметрально противоположные подходы. Сталин в реальной практике был в большей степени евразийцем до евразийцев, и хотя ему не удалось переспорить Владимира Ленина в 1922 году, впоследствии он «отыграл» многие вещи в национальной политике. Правда, на это ушли многие годы. В целом в середине 30-х годов Сталин уже остановил так называемую коренизацию кадров (данная кампания в 1937 году была заменена умеренной русификацией – прим. ред.) в партийном и государственном аппарате союзных республик и повернул ее вспять. Тем не менее, Сталин не закрепил свою позицию в правовом отношении. Юридически СССР и РСФСР строились по ленинским лекалам до самого распада державы.

Письма и записки Сталина Ленину в 1922 году показывают, что он был, конечно, не «великорусским шовинистом», а исходил из заботы о прочности государства. И стратегически он оказался, безусловно, прав. Хотя тактически Ленин был более точен в оценках событий – он сумел привлечь на свою сторону тех, кого Сталин называл «национал-независимцами».

Ленин вступил на путь заигрывания с этнократиями. Когда центр слаб, это приходится делать, чтобы собрать рассыпающуюся страну. То же самое делал и Борис Ельцин, и даже после Ельцина местные элиты торговались с центром, выпрашивали себе преференции в обмен на лояльность. Это порочная политика. В 90-е годы шла игра с огнем – и чеченская война показала, как далеко эта игра могла завести. Если бы не мудрость народов России, парад суверенитетов мог бы привести к ее распаду. Неорганичная для нашей страны модель Тишкова и его единомышленников о «российской идентичности» была весьма удобной для такого распада (Валерий Тишков, российский этнолог и социальный антрополог, был министром по делам национальностей в 1992 году, утверждает, что русского народа как этнической общности не существует вообще. – прим. ред.). Слава богу, этого не произошло.

Называясь россиянами, представители меньшинств от этого не становились ближе ни к себе самим, ни к русскому народу. Либералы-ельцинисты фактически терроризировали патриотическое крыло с помощью нехитрой манипуляции на мнимых противоречиях интересов русского большинства и этнических меньшинств. И сами местные элиты, взращенные либералами, несли в себе нечто противоестественное. Разве естественно, к примеру, для мусульманина грозить Москве сепаратизмом и при этом апеллировать к Вашингтону и Брюсселю, к абстрактным правам человека? Там ли подлинный источник права для мусульманина? Там ли суверен для коренных народов России? Или западная политкорректность и толерантность чем-то лучше многовековой терпимости, которая культивировалась у нас? Либералы как будто нарочно вскармливали внутри России антипатриотизм. Самое же главное, что эти местные национализмы не были нужны самим народам, а нужны были лишь паразитическим этнократиям, пытавшимся встроиться в новый «глобальный порядок» за счет России как целого.

– В царской России интеллигенция считалась носительницей левой идеи, в то время как правительство рассматривалось как оплот правой консервативной идеологии. В СССР Кремль – формально или на самом деле – стал левым в политическом смысле, а часть интеллигенции резко поправела. Как сейчас, на ваш взгляд, выглядит расстановка сил на идеологическом поле? Кто представляет левых, а кто – правых? Нет ли путаницы, когда, к примеру, левых по своим взглядам Александра Проханова или Максима Шевченко считают консерваторами? Или прежние критерии больше неактуальны?