– Он и сапоги приносил, показывал… Так грязь еще свежая, – неуверенно проговорил Зайцев.

– Это городская грязь. Возле речки другая… С травой, илом, навозом… А это другая. Вот, возьми. – Бомж вынул из кармана и протянул Зайцеву маленький сверток из газеты. – Грязь с его сапог… Твои ребята пусть посмотрят в свои микроскопы. Они разберутся и скажут тебе, городская она или речная. И еще… У него на пальцах следы клея… «Момент» называется. Чтобы отпечатков не оставить, подушечки пальцев смажешь, и несколько дней клей держится. С одного раза не смоешь, даже если и захочешь.

– У него вроде и свидетель есть…

– А что свидетель? Какой это свидетель? Меня кто-то попросит, я тоже смогу подтвердить все, что угодно. Ты пригласи этого Николая к себе в кабинет, потормоши его хорошенько, скажи, что на кону два убийства… Он и дрогнет. Этот Тихонов наверняка запудрил ему мозги. Дескать, загулял, у бабы был, подтверди, что на рыбалку ездил… Он и подтвердит. Но долго не продержится. Покажи ему снимки трупов, кровь, развороченное лицо старика… Дрогнет. На фиг ему в это вляпываться. Все очень просто, капитан… Тихонову сейчас надо отдалиться от Акимовых… А когда все успокоится, когда ты уже не будешь заниматься этим, он возникнет со своими правами на квартиру… Им сейчас там тесновато, а в трехкомнатной будет в самый раз…

– Неужели вот так просто можно пойти на подобное? – почти шепотом произнес Зайцев.

– А почему нет? – удивился бомж. – Люди каждый день идут на что-то подобное. Сделать аборт, убить собаку, предать друга, прогнать женщину, которая тебя любит, расстрелять стариков в затылок, в спину. Я же говорил тебе – стеснительный убийца тебе попался.

Зайцев долго молчал, глядя перед собой на дорогу, на проносящиеся мимо машины, на темнеющее уже к вечеру небо. Бомж молчал. Поездка для него оказалась утомительной, и он задремал в углу на заднем сиденье.

– И ты давно все это понял?

– Мыслишка мелькнула еще там, в квартире старика и старушки.

– Какая мыслишка?

– Когда я вышел покурить на площадку, с соседом потолковал… В день убийства старик бегал к этому соседу за водкой… Гостя, говорит, надо угостить… А у соседа оказалась только початая бутылка. Старик его заверил – неважно, дескать, сойдет. А початой бутылкой, капитан, можно приветить только близкого человека… Вот и приветил.

– У тебя все? – спросил Зайцев, как бы очнувшись, как бы вернувшись из тех мест, по которым он носился только что.

– Ты о чем, капитан? А, вспомнил… – Бомж протер глаза, поерзал на сиденье. – Еще один момент… Кафель.

– Что кафель? – сдерживая себя, спросил Зайцев.

– На балконе у него кафель. Хороший такой запас кафеля. По качеству он средненький, из дешевых, но много.

– Это хорошо или плохо?

– Смотря с какой стороны посмотреть… Если вообще для хозяина, то хорошо… А для Тихонова плохо.

– Говори, говори, Ваня… Я слушаю тебя, – сказал Зайцев раздраженно. Впрочем, это могло быть вовсе и не раздражение, скорее нетерпение.

– Я спросил у него, зачем, дескать, кафель… Говорит, на кухне возле раковины хочет обложить пару квадратиков… И красиво опять же, и стена не мокнет, и протереть всегда можно…

– И что же здесь от убийства?

– А от убийства, как ты выражаешься, капитан, количество кафеля. Там его метров тридцать! Квадратных! К большому ремонту готовится Тихонов. В его квартире столько кафеля не нужно. Для трехкомнатной квартиры приготовлен кафель. Опять же линия ума и линия сердца на ладошке…

– Что линия ума? Что линия сердца? – почти заорал Зайцев.

– Сливаются.

– И о чем это говорит?

– Ущербный человек… И по уму, и по сердцу.