– Ладно. Я пойду.

– А давай сходим завтра куда-нибудь, – предложил Николай. – В кино. А то у меня однокашник в журнале «Театр» работает. Он может и на спектакль какой-нибудь провести…

– Давай, – согласилась Вероника.

Она ушла. А Николай вдруг понял, что чересчур зациклился на великих пороках. Выдающиеся люди чаще остаются непонятыми, неразгаданными, нежели вывернутыми напоказ. Кто знает, куда приходится опуститься, чтобы выше взлететь. В том же «Юбилейном» сказал Маяковский: «Большое понимаешь через ерунду». Теперь он не только смирился с чудовищем, но понял и то, что есть в этом что-то очень символичное, очень русское, самая суть русского бунта: нагнать страху, кровь пустить, но так и остаться бессмысленным.

С того дня свободное время они проводили вместе. Когда расставались, он целовал её напряжённые губы. Бродили по улице, он обнимал её за талию. Оставались наедине, он время от времени шёл на приступ. Начиналась молчаливая борьба. Вероника морщила носик, словно было в его попытках что-то постыдное, что должно пресекаться, пусть мужчины и думают, что не могут без этого.

Во время этой возни она не произносила ни слова. А когда он сдавался, вела себя так, будто ничего не было.

Однажды они встретили её бывшего ухажёра. Николай впервые увидел его вблизи и пытался понять, зачем тот пришёл. Тот явно поджидал Веронику, но узнав, что теперь она не одна, придумал отговорку и поспешно распрощался.

Тогда Николай решил, что сегодня же добьётся своего, чего бы это ни стоило. Если потребуется, изнасилует её. Не побежит же она в милицию. Он уверен был, не побежит.

Вероника по обыкновению прилегла на диване. Он прочитал пару абзацев из новой статьи. А затем положил бумаги на стол, лёг рядом с ней и решительно запустил руку под юбку.

Она вцепилась в его запястье, наморщила носик, напряглась. Он готовился применить силу. Но вдруг угадал другое решение. Он нарушил тишину и, глядя в синие глаза, сказал:

– Зачем ты это делаешь…

Вероника сдалась. Она повернулась на спину и скрещёнными руками закрыла глаза и лоб. Он расстегнул и снял с неё юбку, затем стянул колготки и трусики – каждый раз она послушно приподнимала попу.

Он спустил брюки, потоптался на них, чтобы высвободить ноги, туда же, на пол, отправил трусы и, отметив наспех, что ноги-то у неё красивые, красивые ноги, взгромоздился между ними и вошёл в неё с неожиданной лёгкостью.

Было ей двадцать три. Но Николай удивился, сообразив, что он не первый. Как-то, много позднее того дня, представился случай, и он деликатно спросил об этом. Она махнула рукой, наморщила носик и обронила:

– Так, было в девятом классе…

А тогда она опустила руки на его плечи и на каждое его движение отзывалась лёгким, стыдливым выдохом: «Апф… апф… апф…»

А когда всё закончилось, она вдруг сказала:

– Коля, я, наверное, люблю тебя…

После утренней тренировки Акулов проехал по прямой линии от метро «Ленинские горы» до станции «Дзержинская». Здесь он вышел к Кировской улице и направился в магазин «Фарфор». Он приметил кофейную пару. Стоила она прилично – пять рублей. Но зато прилагалась красивая упаковка. Дмитрий рассчитался на кассе и забрал коробочку. Теперь его путь лежал на улицу Неглинную, где в доме номер двенадцать находился Госбанк СССР.

Проход внутрь ему обеспечил Толик Белкин. Он учился в параллельной группе и по распределению попал на работу в главный банк страны. Он же провёл Дмитрия в отдел межфилиальных оборотов и по-свойски сказал начальнице: «Ирин, помоги человеку». Пожав руку Акулову, он добавил: «Заглядывай. А я пойду, дела».

Акулов думал, что увидит женщину в возрасте, а то и старушенцию. Но Ирине по виду было лет двадцать. На ней была синяя кофта и длинная чёрная юбка. Белокурые волосы были попросту расчёсаны в стороны. Акулов отметил, что девушка была красивой, но, видимо, не обладала вкусом. Он вручил ей коробочку.