Кузькин из окна кричал, как поджаренный, боясь поговорить с инакомыслящей с глазу на глаз:

– Кобрина, уймись, ты призываешь к свержению. Есть статья.

– Где я призываю? Кто слышал? – насмехалась диссидентка.

– А дураком кто назвал? – вступил в дебаты Кузькин.

– Это Вы сказали. Я Вашу фамилию не озвучивала, – просто издевалась над Пантелеймоном митингующая.

В таких перепалках Зойка всегда выходила победителем.

– С чиновниками в России бороться бесполезно. Когда с ними начинают бороться, их становится еще больше. Отсюда русская народная сказка, – разъясняла народу Кобрина, – отрубил царевич голову Змею Горынычу, а на отрубленном месте еще две вырастают. Оппозиция нужна, чтоб боялись и сильно не наглели. Вот поэтому у народа всегда появляется Иван-дурак, который вроде и не соображает, когда идет на верную смерть, но, не смотря на все трудности, становится героем.

Мэр не понял:

– Ты что имеешь в виду: я – Горыныч или Иван-дурак?

– Каждый должен определиться внутри себя сам, – философствовала последовательница фэн-шуя.

У мэра поехал фасад:

– Иди отсюда и философствуй у себя на кухне. Постамент не для тебя строили, и нечего тут торчать, население возмущать.

Народ, видя, что про него уже заговорили верхи, стал стекаться к месту трибуны.

– А ты, избранец народный, сегодня есть, а завтра нет. Отчитайся, что ты хорошего сделал для села, только не путай – село отдельно, ты-отдельно, – размахивала рукой Зоя.

Мэр в негодовании вылез из форточки подальше, чтоб виднее было. Но достойного отпора народ не дождался: мэр застрял. Опасаясь стать посмешищем, он руководил секретаршей, чтобы та побыстрее его втянула в комнату, было очень щекотно и мэр заливался смехом.

– Ты еще смеяться над избирателями будешь? – гневно произнесла Зойка. – Народ, он над нами смеется? Ему смешно, что мы не доедаем, не доживаем…

На аппаратных Кузькин работал на публику, орал так, что местные собаки закрывали лапами уши и затаивались в будках, боясь лишний раз напомнить о себе.

Работники быстро освоили эту манеру поведения мэра и стали точно также беседовать не только со своими подчиненными, но и с посетителями, что не могло нравиться населению. Стоило кому-то пожаловаться, как все объединялись, и начиналась травля недовольного. Сюда подключалась прокуратура, полиция, фабриковали уголовные дела.

И человек вынужден был либо покинуть свой дом, либо забыть о правах и помнить только свои обязанности. Так случилось и с Кобриной. Поначалу Зоя пошла на прием к вновь избранному главе выразить свою лояльность. Тот принял и, пообщавшись, сделал вывод, что женщина она умная, таких кадров ему как раз недоставало.

И даже захотел увидеть её в кресле своего зама вместо семидесятилетней Воробьихиной.

Не успел он озвучить это, на совещании, как тут же последовал звонок из областного министерства. Главе указали от Зои Кобриной держаться подальше, ибо она – угроза власти. В дальнейшем мэр уяснил, что ни кадровые решения, ни какие другие, без согласования принимать нельзя. Так что роль его заключалась в том, чтобы уметь хорошо принимать комиссии.

Зоя, надеявшаяся, как и все, на перемены, вскоре поняла, что новый стал достойным преемником бывшего мэра. И терпеть этот факт она не собиралась. Кузькин, чем больше оставался на этой должности, становился все увереннее, что это продлится вечно, что теперь он – глыба, которую не сдвинуть.

На избирательных участках рисовали как надо, понимая, что если к власти придет диссидентка, то не будет слушать советы от высокого начальства и разгонит всю администрацию.

Всё чаще мэр стращал показать «Кузькину мать» всем недовольным, на что народ сильно удивлялся: они её и так хорошо знали: не красавица, но и не сильно страшная.