Мой папа всегда был непоправимо далек от искусства.

Кто смотрел советский мультфильм «Варежка», тот над «Хатико» не плачет.

Правда, самое страшное кино из детства и спонсор моего заикания – это все-таки не «Варежка», а «Всадник без головы».

Я посмотрел его в деревне в четырехлетнем возрасте. На ночь. Я бы точно поседел, если бы на тот момент и так не был блондином.

После просмотра этого веселого семейного приключения с безголовым трупом, привязанным к лошади, я весь вечер ни на секунду не отходил от взрослых.

Взрослые же в полном составе пошли сидеть на лавочке за ворота: так делал весь местный деревенский бомонд. Селяне на лавочках за воротами переговаривались через улицу, перекидывались последними новостями. Это был прототип современного «Фейсбука».

Я увязался со своими и уселся с краю, вцепившись маленькими побелевшими пальчиками в отца.

Фильм закончился, но только не для меня. В моей голове звучала тревожная музыка, прямо как пишут в титрах.

Разговоры постепенно смолкли. Все наслаждались тихим очарованием летней ночи. Небо было высокое, усыпное. Крупные гроздья звезд аж звенели. Цикады поигрывали на тонких струнках души.

«А-А-А-А», – раздался истошный вопль, и по улице в гулком безмолвии пронесся я.

На этом мои воспоминания о том прекрасном вечере заканчиваются. По легенде, меня потом несколько дней не могли выковырять из-под кровати и носили туда еду.

Вторая часть истории вошла в анналы уже по воспоминаниям родственников, в частности моего отца.

Селяне на лавочках молча проводили меня взглядом, пока я не добежал до калитки нашего дома и не исчез за ней.

«Чего это он?» – спросила соседка из дома напротив.

«Фильмов пересмотрел», – ответил мой отец и указал ей в начало улицы, на пригорок.

Там в начале улицы, на пригорке, в багровом зареве закатного солнца стоял всадник без головы.

Но, кроме меня, его почему-то никто не испугался.

Всадник без головы спустился с пригорка и поехал вниз по улице.

Как только он поравнялся с нашей лавочкой, все узнали в нем местного пастуха Петьку.

Петька ехал верхом на своей старой кляче, набросив на голову капюшон куртки от комаров. Старая кляча очевидным образом делала его всадником, а капюшон – без головы.

Петька уже миновал лавочки, когда соседка из дома напротив крикнула ему в след:

«Петька, придурок, кончай бухать! Вон ребенка за версту напугал своим перегаром!»

При наших современных городских тропических зимах Дед Мороз – это уже давно комический персонаж.

Ну, какой Мороз, право. Скорее, Дед Оттепель. Или Дед Слякоть. Или Дед Какой Придурок Опять Рассыпал Эту Соль. Правда, последнее имя – совсем уж экзотическое для Деда.

В наше время из-за глобального потепления эти двое находятся в хронической противофазе: Дед с Морозом встречаются только в мультиках.

А вот в моем советском детстве было и то и другое – и деды, и морозы.

Родители старались, чтобы Дед Мороз приходил ко мне на каждый Новый год. «Старались» – не в том смысле, что подсыпали мне галлюциногены в еду. Они наряжались. Косплеили Деда, как бы мы сейчас сказали. Для нас, советских детей, у Деда Мороза было знакомое лицо, потому что это лицо обычно принадлежало кому-то из наших родственников.

Впервые Дедушка Мороз вошел в наш дом, когда мне было годика три. Накануне торжественного события я так нервничал, ожидая анонсированного родителями Деда, что никак не мог заснуть. Мама полночи читала у постели начинающего невротика книжку. Это был сборник рассказов для детей про Ленина. В них его через строчку называли «дедушка Ленин».

Поэтому, когда на следующее утро в дверях квартиры возник мой отец, переодетый Дедом Морозом, и собравшиеся по случаю родственники хором спросили меня: «Кто это, Олежка?», я не задумываясь ответил: «Дедушка Ленин!»