Хотя, конечно же, я лукавил – чего, уж, тут. Да, более высокая производительность труда и его специализация – это благо для всех, так как позволяет изготовить орудий больше и качественней. В результате и продуктов питания можно заготовить больше, чем прежде.

Всё это так. Но всей правды я не сказал. И не потому, что всё равно бы не поняли: я зрел в перспективу. А перспективой была имущественная дифференциация. И начаться она должна была с простейшего: с образования излишков. Излишков орудий труда, предметов обихода, продуктов питания, которые можно обменять на то, чего не имелось в семье или роде.

Параллельно я «способствовал» тому, чтобы роды объединились во фратрии (братства), те – в племена, а последние – в племенные союзы. Взаимоотношения шагнули за пределы общины, доселе состоявшей из семей, парных или больших. Это уже был результат. Ведь семьи были ячейками воспроизводства, центрами хозяйственной и религиозной деятельности. Во многом – если не во всём – они зависели от общины.

Как сказали бы сегодня, человек вышел на «внешние рынки». Именно я своей деятельностью по развитию экономических отношений способствовал формированию этих «рынков». Человеку, оказавшемуся в новых экономических условиях и осознавшему не только их неизбежность, но и благоприятность, не оставалось ничего иного, как «идти». И «в ногу со временем», и с результатами своих трудов – на «внешний рынок», за пределы рода и общины.

Возник обмен – прелюдия частной собственности. Некоторое время я поддерживал в человеке идею достаточности прямых, натуральных обменов «баш – на баш». Как сказали бы сегодняшние экономисты: «бартера».

Но вскоре я увидел, что подшефный «дозрел» до внушения ему мысли о том, что использование мерила стоимости может принести значительно больше выгод. О прибыли как экономической категории речь пока не шла: зачем бежать впереди паровоза? В смысле – прогресса?

А чтобы человек зря не терзал неразвитые мозги, я подсказал ему и форму эквивалента: товар товаров. То есть, такой товар, который у тебя в любое время и в любом месте, как говорится, «с руками оторвут». Такие эквиваленты встречались на каждом шагу: от кусков метеоритного железа, лучшего материала для изготовления самых прочных изделий, до меха хищных животных, добыть который можно было только с огромным риском для жизни, и обладать которым считалось не просто модным, но и престижным.

Так начали формироваться товарно-денежные отношения между общинами, которые, в конце концов, разложили род. Не могли не разложить – в силу специфики навязанного мной процесса.

Наконец-то, появилось имущественное расслоение в былом монолите «первобытных коммунистов». Вначале – не слишком заметное, но, как поётся в детской песенке, «с голубого ручейка начинается река». Или же, как поётся в другой – тоже детской – песенке: «То ли ещё будет, ой-ой-ой!» Главное: не пускать процесс на самотёк. Не оставлять глупого человечка наедине с неожиданно привалившим богатством. Ведь этот «прибыток» – не самоцель и не конец «творческого» процесса!

Поэтому «об остановиться» не было и речи: я «пахал», как негр… миль пардон: как афроамериканец. Углубляя трещину между людьми – и в самом человеке тоже – я развивал специализацию труда, дробя её до такой степени, чтобы это уже не было специализацией целостных деятельностей. Для самых тупых поясняю: чтобы это были только частичные функции и операции, каждая из которых в отдельности не обладала бы характером деятельности, и не выступала как способ воспроизводства человеком его социальных отношений.

Всё ещё туго? Разжёвываю: нужно было разделить труд на материальный, духовный, исполнительский, управленческий – даже на таком примитивном уровне. Нужно было расчленить сами сферы материального производства, чтобы в результате вместе с разделением труда окончательно разделить человека.