Когда все это произошло, я находился в Брюсселе. Я знал, что роль моя в произошедшем велика и что меня ждут неприятности, если это вдруг станет известно. Я продолжал скучать в монастыре, ожидая новых приказов кардинала. Маркиз де Лаик оставался моим хорошим другом, но не говорил мне, что то, что произошло, было плодом его интриги, так как он собирался воспользоваться мной еще раз и боялся меня спугнуть. У него была дочь, о которой он мне часто рассказывал, и было видно, что он ее очень любит. Если бы он не был так впутан в испанские дела, было бы уместно заговорить с ним о примирении с господином кардиналом. Но я не решался заговорить об этом после того, что произошло, это ясно показало бы, что я не такой уж верный человек. А заговорить о мадам де Шеврёз – это было бы явной ошибкой. Видя себя бесполезным в этих делах, я не прекращал просить господина кардинала, чтобы он отозвал меня, но, так как он знал, что большая часть грандов была недовольна, и так как он боялся их контактов с испанцами, он оставил меня там, чтобы узнать, не откроется ли что еще.

Два полных года я прожил жизнью, которую я проклинал по тысяче раз за день. Мне приходилось лицемерить, но я это очень не любил, а посему не чувствовал себя в своей тарелке. Я часто сожалел о том, что покинул господина де Сент-Оне, что прибыл в Париж, я думал, что мог бы стать капитаном, а сейчас же я даже сам порой не всегда понимал, кто я: господин кардинал ничего для меня не сделал. Что меня мучило больше всего, так это то, что я много раз слышал о войне, и меня влекло туда, как я уже говорил, и жизнь, которую я вел, казалась мне от этого еще более невыносимой. Однако я виделся с господином де Лаиком очень часто, меня знали у него и у мадам де Шеврёз. Но вот однажды прибыли три дворянина, и один из них стал пристально смотреть на меня.

– Боже мой, – сказал он остальным, – это же Рошфор, в этом можно не сомневаться.

Я не ожидал такого и быстро пошел прочь, повернув на первую попавшуюся улицу. У меня была сумка за спиной, и я бросил ее в какую-то дверь. Потом я направился к старьевщику и попросил у него какую-нибудь одежду, за которую я готов был заплатить сколько угодно. Он принял меня за монаха, но захотел заработать, помогая капуцину переодеться, а посему он продал мне вещи втридорога. Я купил у него рубаху, шейный платок, он подобрал мне парик, шпагу и сапоги, и это было то, что нужно. Потом я бросился на почту, взял себе лошадь и помчался из города с максимально возможной скоростью. От страха у меня словно выросли крылья.

Я миновал Фландрию, где меня уже начали искать, так как тот, кто узнал меня, был шталмейстером графа де Шале, который укрылся в Брюсселе не потому, впрочем, что он был сообщником своего хозяина, а потому, что боялся ареста и предпочел на некоторое время удалиться из Парижа, чем рисковать оказаться в тюрьме. Он прекрасно знал меня, а посему был удивлен, увидев меня столь сильно замаскированным. Он захотел пойти за мной, чтобы спросить, почему я вырядился капуцином. Но, увидев, что я убегаю, он подумал, что на это у меня должны быть причины, а так как он знал, что я – человек господина кардинала, он все рассказал маркизу де Лаику.

Маркиз де Лаик сначала не поверил и даже пошел к капуцинам, в надежде меня там найти. Но ему сказали, что я еще не приходил, и тогда он попросил, чтобы ему сообщили, когда я вернусь в монастырь. Но при этом он все же предупредил господина эрцгерцога, так как это дело могло касаться интересов государства. И действительно, он пошел к нему со шталмейстером графа де Шале, и тот повторил свой рассказ обо мне. Эрцгерцог отдал приказ капитану своих гвардейцев отправить людей в монастырь, а еще он приказал на всякий случай закрыть ворота города, чтобы попытаться меня перехватить, если я еще не сбежал.