Когда молчание стало слишком тягостным, я потерла свои липкие руки, положила их на колени и развернулась к ней.

– О чем ты думала?

– Я думала, что это… – она провела пальцем по одной из декоративных нашивок на своей армейской зеленой блузке, – было неплохо. – Мама одарила меня улыбкой, но в глазах не было ничего.

Мне показалось, что она пыталась быть вежливой, что странно, потому что она моя мама. Ей не нужно быть вежливой, ей нужно быть честной.

Я взглянула наверх на лампу, которая гудела. Или, может быть, это звенело у меня в ушах.

– Мне… мне нужно проверить, как там паста, – сказала она. Если она пыталась уничтожить мой энтузиазм, у нее это отлично вышло.

Я снова повернулась к пианино.

– Ты не против, если я продолжу репетировать? Мне нужно поработать над припевом.

– Конечно. Репетируй.

Я нажала на пару клавиш, половицы скрипнули под ее удаляющимися шагами.

Я снова сыграла свою песню, и ноты скрасили мое мрачное настроение.

Что вообще моя мать знает о музыке? Ничего. Мой отец был единственным, кто разбирался в стройности звучания. Он, может, и не разглагольствовал бы о моих музыкальных способностях, но, по крайней мере, дал бы конструктивный совет, не то что мама – полная незаинтересованность.

Когда я снова играла свою песню, я создала заметку на телефоне и начала диктовать текст. Когда я закончила, тишина буквально звенела, громче, чем моя песня. Я перестала играть и просмотрела то, что написала, поменяла слова там и сям, а затем начала подбирать слова к мелодии припева. Я поправила слова еще раз кое-где, затем снова проиграла всю песню, тихо напевая слова.

Мое сердце, как и пальцы, было невероятно спокойно, потому что на этот раз все сошлось. Я на мгновение закрыла глаза, наслаждаясь этим крошечным идеальным моментом. Жаль, что я наслаждаюсь им в одиночестве, но это лучше, чем делить его с кем-то, кто ненавидит музыку.

На ватных ногах я вернулась на кухню, села на барный стул и глотнула содовую, которая больше не была холодной и газированной.

Мама чистила морозилку металлическим ледорубом. Огромная глыба льда откололась и с глухим стуком упала к ее ногам. Она вытерла испарину на лбу о предплечье, затем сгребла лед и бросила его в раковину.

– Ужин будет готов через полчаса.

На этот раз я была не голодна, но не сказала ей об этом. Я просто наблюдала, как она снова атаковала наш бедный морозильник.

Чувство вины переполняло меня, я подумала, что из-за моей музыки она стала такой. Я заставила ее разнервничаться и злиться.

– Моя музыка похожа на музыку отца? Поэтому тебе не понравилась моя песня?

Она вздрогнула. Даже ее рука, повисшая в воздухе, дрожала.

– Ты можешь накрыть на стол?

Мама даже не смогла мне ответить. Тяжело вздохнув, я начала раскладывать тарелки.

Она ополоснула ледоруб, положила его на сушилку и вытерла руки о джинсы. Она расчистила им морозилку, но мое сердце болело так, будто и по нему хорошенько прошлись металлической иглой.

Мы ели молча. В какой-то момент мама заправила прядь волос, выбившуюся из моего хвоста, мне за ухо. Я думаю, это был ее способ извиниться за то, что она не поддержала меня. И я простила ее, потому что люблю ее.

Это и есть любовь. Если ты не можешь простить кого-то, значит, ты недостаточно сильно его любишь.

В понедельник я не поздоровалась с Теном на математике. Я даже не посмотрела в его сторону. По крайней мере, я старалась этого не делать. Но когда он что-то записывал в блокнот, солнце отражалось от его браслета и слепило мне глаза. Когда он положил руки на стол, я заметила надпись на его браслете: «I rock».