– Эй, эй, мисс, этак у вас голова закружится, и вы шлепнетесь прямо в грязь! – крикнул ей Люк, старший мельник, высокий широкоплечий мужчина лет сорока, черноглазый и черноволосый, но добела запорошенный мукой, как листья медвежьего ушка – белым пухом.

Мэгги на миг остановилась и сказала, слегка пошатываясь:

– О нет, Люк, у меня не кружится голова; можно мне с тобой на мельницу?

Мэгги любила бродить по просторным помещениям мельницы, и часто, когда она выходила оттуда, ее темные волосы до того были напудрены мукой, что черные глаза сверкали еще ярче, чем обычно.

Неумолчный грохот, неустанное движение огромных жерновов, внушавших ей и ужас и восхищение, которые охватывают нас подчас перед необузданными силами природы, безостановочно текущая мука, эта тончайшая, смягчающая все очертания белая пудра, от которой даже паутина выглядела как сказочное кружево, приятный сладковатый запах – все это вызывало у Мэгги такое чувство, будто мельница – особый мирок, не имеющий ничего общего с ее повседневной жизнью. Больше всего пищи для размышлений давали ей пауки. Она раздумывала, есть ли у них родственники в других местах, и полагала, что если есть, то между ними и пауками с мельницы должны быть очень натянутые отношения: жирному мельничному пауку, привыкшему к мухам, обвалянным в муке, вряд ли придется по вкусу поданная у кузена муха au naturel[8], а леди паучихи, естественно, будут шокированы внешностью друг друга… Больше всего любила Мэгги верхний этаж мельницы – хлебный закром, где лежали огромные кучи зерна; ей никогда не надоедало скатываться с них на пол. Она обычно занималась этим, беседуя с Люком, – Мэгги была с ним очень общительна, желая заслужить у него такое же высокое мнение, какое имел о ней отец.

Возможно, в то утро ей особенно хотелось поднять себя в его глазах, потому что, скатываясь с горы зерна, возле которой он был чем-то занят, она обратилась к нему, стараясь перекричать шум мельницы:

– Ты, наверно, не читаешь никаких книг, кроме Библии, Люк?

– Оно так, мисс, да и Библию-то не больно, – чистосердечно признался Люк, – какой уж я чтец!

– А хочешь, я дам тебе одну из своих книг, Люк? У меня нет таких книг, что бы тебе нетрудно было читать, но вот могу дать «Поездку Пага по Европе» – в ней рассказывают про самых разных людей на свете и, если что непонятно, можно посмотреть картинки, – там нарисовано, какие эти люди с виду, как они живут и что делают. Там есть голландцы, все толстые-претолстые и курят трубки, а один сидит на бочке.

– Нет, мисс, я невысоко ставлю голландцев. Какой толк читать про них?

– Но ведь они наши ближние, Люк; мы должны знать наших ближних.

– Какие они нам ближние, мисс! Мой старый хозяин – толковый был человек – часто говаривал: «Пусть я буду проклятым голландцем, коли посею пшеницу, не просолив ее», а это все одно что сказать «дураком» или вроде того. Нет, нет, у меня и без голландцев забот хватает. Дураков и негодяев и так достаточно – к чему еще в книгах о них читать?

– Ну ладно, – в некотором замешательстве проговорила Мэгги, не ожидавшая, что Люк держится таких категорических взглядов, – может, тебе больше понравится «Одушевленная природа»; это не про голландцев, а про слонов, знаешь, и кенгуру, и мангуст, и луну-рыбу, и про птицу, которая сидит на хвосте… забыла, как ее звать. Знаешь, есть страны, где вместо коров и лошадей полно таких тварей. Неужто тебе не хочется узнать про них, Люк?

– Нет, мисс; мне надо вести счет зерну и муке – куда мне держать в голове столько разных вещей, кроме моей работы! Это людей до виселицы и доводит – чего не надо, они знают, а вот дела-то, с которого кормятся, не смыслят. И почитай, все это враки, я думаю, что в книгах пишут; а уж на этих печатных листках, которые продают на улицах, – и подавно.