– Тебе ведь еще… не было и четырех.

…..Порою я проклинаю свою память, сохранившую мельчайшие подробности того дня. Вот мы с мамой стоим у перехода, ожидая зеленого света. Мимо стремительно проносятся машины, и моя рука в варежке крепко вцепилась в мамину – машин я немного побаиваюсь. Чтобы победить страх, звонко рассказываю наизусть:

– Улонили мишку на пол,

Отолвали мишке лапу…

– Молодец, – хвалит меня стоящий рядом старичок.

– Мишка – мой блат, – важно сообщаю я.

– Помолчи, Наташа, – говорит мама, – сейчас будем переходить.

Вспыхивает зеленый глаз светофора, мы с толпой прохожих переходим улицу и идем к нашему дому. Белый снег скрипит под ногами, издали доносятся веселые ребячьи голоса – возле нашего дома для ребят залили каток, и мальчишки с длинными палками, которые называются «клюшки», носятся на коньках по белому полю. Среди них мой одиннадцатилетний брат Миша – я твердо уверена, что он и есть Мишка, которому в стихотворении Агнии Барто оторвали лапу. Он бьет клюшкой по черной круглой штуковине – она, я и это недавно узнала, называется «шайбой». Шайба, отлетев в сторону, с глухим стуком отскакивает от зеленого бортика поля. Ребята о чем-то спорят, потом игра возобновляется. Мы с мамой стоим и смотрим на скользящего по льду Мишу.

– Я ждал тебя.

Я оборачиваюсь – рядом с нами почти вплотную стоит высокий худощавый человек. Это дядя Артур, который один раз возил маму, меня и Мишу на своей машине в зоопарк. Он улыбается мне, но что-то в его улыбке мне не нравится. Отвернувшись, я, вновь начинаю следить за Мишей.

– Зачем ты сюда пришел, Артур? – спрашивает мама. – Я поговорю с Володей, честно. Сегодня или завтра, мне нужно только выбрать момент, понимаешь? Я и сама хочу побыстрее закончить, но не могу же говорить с ним при детях. Чуточку подожди, понимаешь?

– Нет, – сердится дядя Артур, – я сыт твоими обещаниями. Сейчас! Можешь поговорить, пока Миша здесь играет. Девочка маленькая, что она понимает? Сейчас, слышишь? Или я сам поговорю с Владимиром и все ему объясню.

У мамы почему-то становится такой же голос, как тогда, когда ее вызвали по телефону забрать меня из детского сада – у нас, пятерых ребят из группы, при медосмотре в волосах нашли вшей. Помню, как она вбежала в изолятор, прижимая руки к груди и повторяя: «Я же все время мою ей голову, откуда? Стыд-то какой – ужас!» Сама я никакого особого стыда не ощущала, наоборот, мы, пятеро «завшивевших», сидели в изоляторе и пыжились от сознания собственной важности. Однако интонации в голосе мамы хорошо мне запомнились, и теперь она говорит точь-в-точь также:

– Нет-нет! Что ты, Артур, что ты, я сама! Я объясню ему все по-хорошему, чтобы было нормально, без скандалов, понимаешь?

Дядя Артур щелкает зажигалкой, прикуривает, а когда на кончике сигареты образуется пепел, щелчком сбрасывает его в снег.

– Ладно, иди. Иди, чего ты ждешь! – прикрикивает он так, что я вздрагиваю от неожиданности. – Иди! Я буду ждать в машине три, – смотрит на часы, – нет, два часа. Если ты за это время с ним не переговоришь, я поднимусь к вам, ты поняла меня? Я ведь тоже не железный, Аида, я тоже не могу!

Чувствую, как вздрагивает рука мамы, за которую я держусь.

– Да-да, хорошо. Пойдем, Наташа.

Мне не хочется домой, поэтому я начинаю упрямиться:

– Хочу еще смотлеть, как Миша иглает! Гулять хочу!

– Еще твоих капризов мне сейчас не хватало! Быстро! – невзирая на мое сопротивление, мама ведет меня, хныкающую и стопорящую движение калошами о снег, к нашему подъезду. – Сейчас нашлепаю, не будешь нормально идти, – грозит она.

Лифт, скрежеща и поскрипывая, довозит нас до седьмого этажа. Возле нашей двери ноздри мои щекочет просачивающийся из квартиры терпкий сладковатый запах. Забыв о прежнем своем желании еще погулять, я нетерпеливо дергаю дверную ручку и в восторге кричу: