Читать письма мертвого человека – приятного мало.

«...наш милейший Торвен станет Королевским судьей. Вы недовольны, Андерс? Хотите, чтобы он стал якобинцем? Исполнение законов, пусть несправедливых, лучше кровавой смуты. Передайте господину Торвену мои поздравления, – мертвец в красном мундире улыбнулся Зануде. – Ему и его прекрасной невесте. Пожелайте им от меня – пусть родится сын...»

Сын родился, подумал Зануда. Это я. Мой отец и впрямь стал судьей. Его прекрасная невеста сделалась чудесной женой и матерью. Филон-Эминент в письме верно предрек судьбу чете Торвенов. Он лишь забыл сказать, что оба погибнут в горящем Копенгагене 1807-го. Что ж, из глубин прошлого видны не все коллизии будущего.

Зато сын еще жив, несмотря ни на что.

Последним в папке скрывался листок со стихами.

Ткачи, негодяи, готовят восстанье,
О помощи просят. Пред каждым крыльцом
Повесить у фабрик их всех в назиданье!
Ошибку исправить – и дело с концом.
В нужде, негодяи, сидят без полушки.
И пес, голодая, на кражу пойдет.
Их вздернув за то, что сломали катушки,
Правительство деньги и хлеб сбережет.
Ребенка скорее создать, чем машину,
Чулки – драгоценнее жизни людской.
И виселиц ряд оживляет картину,
Свободы расцвет знаменуя собой.

Автора знала вся Европа. Но тот, кто не поленился переписать стихи о разрушителях машин, проставил внизу: «Лорд Джордж Гордон Френсис Байрон, 1812 год». Далее, мелким бисером: «Своевременная смерть Вильяма Ли и прочих создателей станков спасла бы тысячи и тысячи жизней. Не так ли, мой Андерс?»

Темная обложка легла на пачку бумаг могильной плитой. Хлопотунья-чернильница глубже надвинула шляпку-крышечку. Перья замерли по стойке «смирно». Зануда нащупал рукоять трости, шагнул к двери.

В свои тридцать семь он порой чувствовал себя стариком.

2

Репетиций не проводили, но представление прошло без сучка, без задоринки. Важный привратник, старый Клаус Квист, исполненный накопленного за годы службы достоинства, распахнул входные двери. И в проем вбежал – влетел! – его быстроногий внук.

– А вот и мы!

Спектакль был затеян исключительно для гере Торвена – единственного зрителя. Он не возражал. Нечасто в особняк на Конгенс Нюторв приходят такие гости.

– Его превосходительство... Секретарь Королевского научного общества...

Непоседа орал, надрываясь. Зануда еле сдержал смех. Дед придерживает дверь – значит, хватать внука за ухо некому. Пользуется моментом, паршивец.

– ...профессор и академик...

Месяц назад Каре Квиста-младшего взяли во дворец – упросил-таки. В Амалиенборге он и насмотрелся на церемонии. Увиденное не прошло даром.

– ...Ханс Христиан Эрстед!

Гере Эрстед вошел без всякой парадности, глядя под ноги. Увидев наконец Торвена, развел руками. Видишь, мол, как все обернулось? Что теперь делать?

Зануда усмехнулся: «Разберемся, дядя Эрстед!»

Вторым в дверь заскочил Длинный Нос. Самозванец-церемониймейстер встретил его не без скепсиса, но соизволил отрекомендовать:

– Ханс Христиан Андерсен, поэт при Его Превосходительстве!

Окажись Торвен на месте полного тезки своего патрона, кручением ушей не обошлось бы. Врезал бы негоднику по шее – шути аккуратнее!

Длинный Нос подмигнул мальчишке. «Надо заказать Андерсену статью, – отметил Торвен. – О прилете „пупыря“ в славный город Копенгаген. Не ради суетной славы, а потому что иные непременно напишут, с подробностями».

Отмалчиваться нельзя.

– Высокоученый и высокобразованный брат Его Превосходительства! Юриспруденции доктор и прочих наук знаток...

Великий Зануда почувствовал необоримое желание отбросить к черту надоевшую трость, расправить плечи и вздернуть подбородок. Руки вдоль бедер, ноги на ширине плеч...