– Мишенька, не испытывай судьбу. Пуля прошла по касательной, но того, что я тут набинтовала, надолго не хватит. Рану обработать нужно, зашить.

– Нет! – сказал я. – В больницу не… – чтобы продолжить, нужно было передохнуть, и я прикрыл глаза.

Я услышал, как трубка легла на место, и благодарно кивнул.

– Ма, да что ты с ним цацкаешься? Это же не насморк, само не пройдет.

– Подожди, Саша. Мишенька, что случилось? Ты чего-то боишься? Не надо. В палате охрану поставят, всё будет нормально. Я договорюсь, тебя отвезут в пятьдесят четвертую, там хирургия хорошая. Там Немченко, мы с ним вместе учились.

Дальше отмалчиваться было нельзя. Я сосредоточился и короткими перебежками от одного приступа боли к другому произнес:

– Только неофициально. Очень серьезно. Больница – это конец.

– Бредит, небось, – сказал Шурик.

– Не похоже.

Она снова куда-то позвонила, однако спорить я был уже не в состоянии. Мне оставалось только надеяться, что к моим мольбам прислушаются.

– Так. Саша, отвезешь его к Матвееву. Это в Выхино, помнишь? – Она закатала мне рукав и звякнула какими-то склянками. До меня донесся запах спирта, потом в руку вошла игла. – Из старых запасов. Если кому скажешь, убью!

Кнут помог мне подняться, но это было вовсе не обязательно – я и сам прекрасно держался на ногах. Резь в животе не то чтобы прошла, просто перестала тревожить. В голове неожиданно прояснилось, сознание затопили яркие образы и перспективные идеи. Окажись под рукой компьютер, я бы выдал на-гора десяток страниц стремительного текста.

– Поплыл паренек, – весело констатировал Шурик.

– Торопись, – предупредила его мать, словно фея Золушку.

Эта аналогия показалась мне чрезвычайно смешной, и Кнут, начиная злиться, потащил меня к выходу.

– Давай подробно, как всё было, – опомнившись, потребовал я.

– Сижу дома, вдруг звонок. Девушка. Молодая, голос приятный. Говорит: Миша в опасности. Недалеко, где ресторан новый открыли. Бегу, по дороге слышу выстрелы. Захожу внутрь – там всё раскидано, и ты валяешься посередине.

– А то, что я защищал кого-то, и прочая ересь – это откуда?

– Мексиканцы рассказали. Обещали тебя всегда кормить бесплатно.

– Не надеются, гады, что выживу.

Заведение было огорожено полосатыми турникетами, внутри то и дело мелькала фотовспышка.

– Туда не пойдем, – приказал я, плотнее запахивая выделенный Кнутом старый плащ. – Лучше через двор.

– Не шатайся, за пьяного примут. Таксисты пьяных только по вечерам любят возить.

К тротуару подкатил желтый «ГАЗ-37» со светящимся гребешком на крыше. Водитель открыл дверцу и приветливо улыбнулся.

– До Выхино доехать – без штанов не останемся? – спросил, нагнувшись, Кнутовский.

– Двадцаточка, – мечтательно вымолвил таксист.

– Что еще за договорные цены? – удивился я. – А счетчик для чего?

– Молчи, – прошипел Кнут. – Дешевле не найдем.

Машина сорвалась с места, и меня сразу замутило.

– Саша, у меня тут… – я достал дискеты и потряс ими в воздухе. – Нам бы с тобой сесть и разобраться как следует. Ты их забери пока, пусть у тебя полежат.

Кнут закурил и, выдохнув дым в приоткрытое окно, покачал головой. Он был злопамятен.

Укольчик Галины Александровны оказался так себе. Живот под тугой повязкой назойливо защипало, потом боль стала совсем острой, почти невыносимой, и проникла глубже. Расшевелив кишки, завязав их в узел, она добралась до самого позвоночника, несколько раз потянула, проверяя на прочность, и вцепилась в него мертвой хваткой.

Светофор, как назло, переключился. Его верхний глаз налился кровью, и мы плавно остановились.

– Всё равно не проскочили бы, – посетовал таксист, душевно глядя на меня в зеркало. – Желтый горел. В принципе, могли и рвануть, я понимаю, что надо, но далеко не уехали бы, – он показал на инспектора, слонявшегося у перекрестка, и обернулся. Видимо всё, что нужно, он прочел на моем лице. – Если совсем худо, давайте я к нему подскочу, может, сопровождение организует. С сиреной быстрее получится.