За столом восседал грузный мужчина предпенсионного возраста с отечным лицом.

– Фёдорыч, забирай, – сказал Лысый, и Орехов расстегнул браслеты – сначала свой, потом мой.

Провожатые удалились, оставив меня наедине со следователем. Ожидая начала беседы, я неловко встал в центре комнаты, но Фёдорыч не торопился. Он продолжал сидеть, уставившись на мои ботинки, и, чтобы как-то о себе напомнить, я переступил с ноги на ногу.

– Знаешь, на кого руку поднял? – вкрадчиво произнес он.

– Это какая-то ошибка.

– Плохо играешь, – помедлив, заметил Фёдорыч. – Что в чемодане?

– Рукописи.

– Показывай.

Он брезгливо потрогал папки и бросил их обратно. Потом осторожно, как сапер, простучал стенки кейса.

– А здесь? – спросил он, встряхнув дискеты.

– То же самое.

– А в тетрадке?

– Сюжеты для будущих книг.

– Ташков, ты что, писатель?

– Балуюсь.

– Понятно. А в свободное от баловства время тачки уводишь, – сказал он с такой уверенностью, что мне стало тоскливо.

Миша – угонщик? Чушь. Он не способен, да и не было такого в моей биографии. Но что это за странный арест? Почему меня не допрашивают, не заполняют никаких документов? Будто с Петровки я прямиком поеду в лагерь.

Машинка лежала с самого края. Эту проблему она могла бы решить одним махом: прыг, и я дома. И Миша расплачивается за свои грехи самостоятельно.

– Ничего я не увожу, – заявил я, однако следователя это, похоже, не убедило.

– Конечно. Особенно вчера. Не увел красный «ЗИЛ-917», не разбил ему левый бок, а вечером не бросил его на улице Андреева.

– Я вчера с женой был. Весь день.

Следователь смерил меня взглядом и многозначительно улыбнулся.

– Если бы я вел твое дело, я бы тебе этого не сказал, по крайней мере, не сейчас. А так скажу. Вчера вечером тебя, пьяного в тесто, видели у метро «Коньково».

– Не может быть.

– Само собой, – дружелюбно отозвался Фёдорыч. – Я бы удивился, если б ты что-нибудь запомнил. По рассказам свидетелей, гражданин Ташков обливал прохожих шампанским и предлагал им взять у него автограф.

Ну Мишаня! Всё-таки не удержался, сволочь. На подвиги потянуло! И ладно бы еще нахамил кому-то, а то покататься захотелось! На чем? На спортивной тачке ценой в добрую квартиру!

Я робко присел на стульчик. Машинка по-прежнему лежала на расстоянии вытянутой руки. Смываться нужно было прямо сейчас, пока меня не отправили в камеру. Я незаметно повернулся, чтобы схватить машинку одним движением. Потом надо успеть набрать дату и время. Если у толстяка хорошая реакция, то максимум, на что он способен, – это прыгнуть за мной, но дома, в две тысячи шестом, хозяином положения буду я, и уже ему придется доказывать, что он не верблюд.

Да, я успею. Пока он опомнится, пока обойдет свой необъятный стол…

А еще он может выстрелить. Не сигать через мебель, а натравить на меня маленькую стальную пиявку, при его комплекции это намного логичней. Но даже если он и промахнется, я перемещусь в точно такой же кабинет на Петровке. Вот будет потеха, когда через пять лет мы с ним встретимся вновь! А к посягательству на автотранспорт мне припаяют еще и побег.

Дверь широко открылась, и я остро пожалел о своей нерешительности.

Вошедший в кабинет занял остатки свободного места. Мне стало нечем дышать, будто своим телом незнакомец вытеснил из помещения весь кислород. Его торс распирали тугие мышцы, а голова была большой и круглой, но мне показалось, что внутри его черепа находится не мозг, а негодование, вскипевшее и застывшее в таком состоянии навсегда – как пенопласт.

– Здорово, Фёдорыч!

– Он? – довольно спросил следователь.

– О-он, – протянул амбал, медленно и страшно надвигаясь.