В тот момент все были уверены, что здание снесут уже на следующий год, чтобы здесь построить кинотеатр, как я уже говорила.

Мегрэ терпеливо слушал, озираясь по сторонам и пытаясь представить себе, как выглядел магазин в свои лучшие времена.

– Здание, выходящее на улицу, тоже должны были снести. Все жильцы получили извещения. Некоторые выехали. Другие стали тянуть время и в результате оказались правы, потому что они до сих пор еще здесь. Вот только новые владельцы, дом-то ведь уже продан, отказываются его ремонтировать. Столько судебных процессов идет из-за этого! Судебный исполнитель приходит почти каждый месяц. Я уже два раза думала, что пора сматывать удочки.

– Вы знали мадам Туре?

– Никогда ее не видела. Она жила за городом, в Жювизи…

– Она и теперь там живет.

– Так вы ее видели? Что она собой представляет?

Вместо ответа Мегрэ скорчил гримасу, и она сразу же поняла:

– Я так и думала. Можно было догадаться, что он не очень-то счастлив в семейной жизни. Его настоящая жизнь проходила здесь. По нему, я много раз это говорила, закрытие фирмы ударило больнее всего. Особенно потому, что он уже был в том возрасте, когда трудно что-то менять.

– А сколько ему было?

– Сорок пять или шесть.

– А вы не знаете, чем он потом занимался?

– Он никогда со мной не делился. Наверное, ему пришлось несладко. Он долго не появлялся. Один раз я выскочила за покупками и заметила его на скамейке. Меня это просто потрясло. Для такого человека, как он, сидеть на скамейке в рабочее время, понимаете? Я почти подошла к нему, а потом подумала, что поставлю его в неловкое положение. Развернулась и ушла.

– А сколько времени прошло тогда после закрытия магазина?

Под аркой было холодно, холоднее, чем во дворе, и она предложила:

– Не хотите погреться у меня? Сколько прошло времени, трудно сказать. Весна еще не наступила, листьев не было. Наверное, был конец зимы.

– А когда вы увидели его в следующий раз?

– Очень не скоро. В разгар лета. Но больше всего меня поразило, что на нем были туфли цвета детской неожиданности. Почему вы так на меня смотрите?

– Просто так. Продолжайте.

– Это совсем не в его стиле. Он всегда ходил в черных ботинках. Он зашел ко мне в привратницкую и положил на стол белый пакетик, перевязанный золотой ленточкой, конфеты. Сидел вот на этом стуле. Я сварила ему кофе и выскочила на угол купить бутылочку кальвадоса, а он остался подежурить вместо меня.

– Что он рассказал?

– Ничего особенного. Был счастлив, что оказался здесь, это чувствовалось.

– Никаких намеков насчет своей новой жизни?

– Я спросила, доволен ли он, а он сказал «да». Во всяком случае, ему не нужно было высиживать на работе, потому что он пришел утром, часов в десять или одиннадцать. А в другой раз пришел днем, на нем был светлый галстук. Я стала над ним подтрунивать, сказала, что он помолодел. Но он никогда не обижался. Потом стала расспрашивать о дочери, я ее никогда не видела, но он показывал мне ее фото – уже через несколько месяцев после рождения. Редко бывает, чтобы мужчина так гордился, что у него ребенок. Он говорил о ней со всеми, всегда носил в кармане фотографии.

У него не нашли никаких последних фотографий Моники, только младенческую.

– Вы еще что-то о нем знаете?

– А откуда мне знать? Живу взаперти с утра до вечера. С тех пор как закрылся магазин Каплана, а парикмахер со второго этажа съехал, здесь полное затишье.

– Вы ему об этом сказали?

– Да, говорили обо всем на свете, о жильцах, которые исчезали один за другим, о судебных процессах, об архитекторах, которые изредка появляются и все еще работают над проектом этого несчастного кинотеатра, а тем временем стены рушатся от старости.