– А работу кто за него писал?

– Зачем вам? Защитился и баста. Друзья они были с Изотовым. Сейчас уже все неважно.

– А с докторской что вышло?

– А вот с докторской ничегошеньки и не вышло. Не хочу старое ворошить. Вас этот летчик интересует. Неужели подозреваете?

– Что скажете о Руслане?

– Да ничего не скажу. Видела раз пять у проходной. На территорию его не пускали, вот мы у турникета и встречались. Бумажки приносил, журналы со статьями…

– Говорят, и на полигон к Изотову приезжал?

– Видела и здесь. Я блатных соискателей не люблю. Посему разговоры с ним не разговаривала, и в дом мы с мужем его не звали. Они с Игорем у начальника полигона гостили.

– Лена, подскажите, с кем еще можно поговорить об Изотове? Мне нужно узнать о нем побольше.

– Да, да, все поняла. С генералом можно, начальником полигона. Он у нас талантище. Басни Крылова читает. У него завтра концерт на открытой сцене напротив дома офицеров. Приходите. Весь городок будет. Там и поговорите. В Москве можно встретиться с Илюшей Фукс-Рабиновичем. Он толковый дядька, доктор наук, профессор. Они с Игорем вместе начинали. Изотов вырвался вперед и ушел в отрыв. Илюшу карьера волновала мало – он из вундеркиндов. Но потом жена, дети. Игорь его к себе взял, дал должность хорошую. Так они вместе и работали. Поговорите с ним. Он мужик заумный, говорить с ним сложно, но Игоря знает как облупленного. Если он что-то скажет, то это будет толково. У него каждое слово много извилин проходит прежде чем выскочить.

В шестидесятые годы XX века Петра Боткина скручивает инсульт. Рука повисла, слова плохо давались. В больницу не пошел, девочки родные выхаживали. Кормили из ложечки и в скверике под ручку выгуливали. Через год Петр Дмитриевич встал на ноги, но на работу в музей не вернулся. Речь стала не та, хромота появилась. Да и годы, куда от них уйдешь. Времени свободного стало много, и решил новоиспеченный пенсионер с внучкой в Москву съездить. Картины фамильные посмотреть, дома навестить, если не снесли.

Москву Боткин не узнал. Сорок лет прошло. Другое все. Метро, дома высотные, фонтаны кругом. Красиво, но не тот город, в котором он жил. Названия улиц поменялись, внучка смеется: «Ты, дедуля, все названия перепутал – таких нет».

От Большого театра пошли на Покровку к семейному гнезду. Долго шли, тяжело. Родные названия все же встречались: Кузнецкий мост, Рождественский бульвар, Трубная площадь, Сретенка, Неглинная, Чистые пруды, кинотеатр «Колизей». Улиц с названиями Покровка и Маросейка не оказалось. Но дома сохранились. И путешественники легко нашли дом 27 по улице Чернышевского. Зашли в арку. Парадный вход в дом был открыт. Мраморная лестница, изуродованная гадкими надписями и сомнительными рисунками, вела, как и прежде, на второй этаж. Четырехметровые резные дубовые двери сохранились. Сверху донизу они были утыканы кнопками звонков и надписями с фамилиями жильцов. Боткин постучал. Нажимать на кнопку звонка он не решился. Дверь заскрипела и на пороге появилась худенькая, очень опрятная старушка. Петр Дмитриевич объяснил, что когда-то жил здесь и хочет показать квартиру внучке. Старушка недоверчиво осмотрела гостей снизу доверху, но в квартиру пустила.

– Зачем ходите? Вот с прошлого ремонта две картины с потолка стащили. Ходите, ходите….

Потолочных полотен с библейскими сюжетами действительно не хватало. Все картинные залы были перегорожены и разделены на комнаты. Боткин растерялся. Но камины! Камины блистали в первозданном виде. По расположению каминов и дымоходов Боткин легко сориентировался и уверенно повел внучку по широкому коридору к зимнему саду. Центральный картинный зал, из которого был выход в сад, был переоборудован в коммунальную кухню: девять кухонных столов, огромная чугунная раковина с пятью кранами, две газовые плиты. Дверь в зимний сад открылась с трудом. Боткины оказались на черной лестнице, без освещения и с характерными запахами выставленных баков с отходами. Следов зимнего сада не было и в помине.