Мама в экзекуциях практически не участвовала. Она только грозила «взяться за ремень», но всю грязную работу оставляла отцу. Однажды в её волосах запутался отвратительный липкий комок жевательной резинки. Как он туда попал – возможно, кто-то кинул в школе, а, может, ещё каким-то неведомым путём. В то время жвачки, налепленные на батареи, были настоящим бичом школ. Несколько раз за зиму она приносила на школьной юбке похожие на белые нитки кляксы разогретой и вцепившейся в ткань жвачки, и они испробовали все, рекомендуемые журналом «Веста», способы избавления. Но вынуть жвачку из волос не так уж легко, особенно, когда ты, не зная о её наличии, походил с ней полдня, полежал с книжкой на диване, и вот уже она взяла в заложники большой пучок волос на затылке, и чем больше ты пытаешься его распутать, тем больше волос впечатывается в отвратительную, мягкую, кем-то жёванную белую массу. Разозлившись на дебилов одноклассников, обессилев от неравной борьбы, она срезала захваченные волосы, спрятала их в мусорное ведро, завернув предварительно в старые газеты, а торчащий клок постаралась прикрыть соседними прядями. Получилось не очень. Когда мама вернулась с работы, она тут же заметила торчащие на затылке неровно отрезанные клоки.

Она била её пластиковой расчёской, попавшейся под руки, пока не сломалась ручка, и пластиковый овал, с одной стороны утыканный иголками, торчащими из резинового, подобного сдутому мячу, основания, не отлетел в угол под массивный стул. Разозлившись на поломку: «Вот видишь, из-за тебя ещё и расчёска сломалась!» Она схватила резиновую скакалку, на которую дочь уже во время экзекуции расчёской смотрела с нескрываемым страхом – слишком глупо было бить расчёской, она практически не доставала до прикрытого одной рукой тела, а второй рукой она сдерживала руку мамы, чтобы она не смогла приблизиться слишком близко. Но скакалка недолго свистела в воздухе. Мама быстро уставала от подобных экзекуций, да и силы у неё были не сравнимы с отцовскими, подстрекаемыми неведомым гневом палача-абьюзера, как пламя вырывающейся из глубины и пляшущей злым блеском в его зрачках, когда он брался за ремень.

Однажды её место на пирсе было занято двумя пожилыми, поседевшими мужчинами. Один загорелый, крупный, в шортах и поло «Томми Хилфигер» (местные мужчины, проживающие в спускающихся с гор прямо к каменистым пляжам виллах, после шестидесяти лет стремительно переодевались с ног до головы в этот американский бренд и навязчиво светили бело-синим логотипом), с размякшим лицом, на котором отпечаталась уверенность в себе и любовь к плотским развлечениям, он сидел в расслабленной позе, широко раскинув колени, и курил, второй, скромный седовласый миниатюрный старичок, похожий на тихого любителя крепких напитков, задумчиво смотрел на воду. Странная парочка. Завидев пришельцев, она уже было развернулась, чтобы уйти с пирса, но они, приняв её за осеннюю купальщицу, начали подзывать, уступая место на скамье. Дедушки разместились основательно – термосумки, раскладные стулья, обтянутые брезентом, какие-то кружки, плошки и пепельница. Подумав пять секунд, она развернулась и решила всё-таки не нарушать традицию хотя бы в окружении незнакомцев. Прикинув, что дедушки, должно быть, местные, она решила, что можно их расспросить о лучших рыбных магазинах в округе. Крупный представился Василием Петровичем, он, видимо, почувствовал, что иностранка не запомнит его заковыристого местного имени (а она действительно никогда не запоминала с первого раза имена незнакомцев, тем более местные, особенно если не видела визитной карточки или бейджа), второй назвался, но имя тут же вылетело из её головы. Василий Петрович был очень рад появлению симпатичной молодой русской, расцвёл и распустил хвост. Он предложил поговорить на её языке, но она, наоборот, хотела практиковать местный, прекратив типичные туповатые расспросы «Как дила? Откуда ти?» и перешла к интересующим её вопросам.