Да-да, мы сами не раз бывали свидетелями тому, как несчастное тело, лишенное головы, – одно из тех, которые жители внешних кварталов, понижая голос, называют свонгами – "по нюху" находит заведение, к которому так тянет всех без исключения, начиная с того момента, как хмурый безрадостный день Королевства судорожно превращается в еще более безрадостную, вязкую ночь.

Ночь, пропитанную извечным людским беспокойством, от которого не помогают ни кабаллические знаки на дверях и ставнях, обновляемые каждую пятницу, ни четки с изображением одного из самых могущественных богов королевства – Фареха, с его мрачным преданным волком с оскаленной пастью, готового вцепиться в глотку любого, осмелившегося на кровавых буйных пиршествах поднять глаза на прекрасную жену Фареха Гелаю (о которой предпочитают не вспоминать до того момента, пока новому жителю королевства с глазами, полными песка еще в утробе матери, не приспичит появиться на свет) и их многочисленных сыновей. Обычно, как только свонг переступает порог одного из таких питейных заведений, число которых в квартале тем больше, чем беднее его обитатели, все без исключения, как завсегдатаи, так и люди случайные, одноминутные, сразу замолкают. И лишь спустя несколько секунд, в течение которых слышно, как слова, не успевшие вовремя укрыться, мечутся в густом дымном полумраке таверны, постепенно оседая в пене дешевого, сваренного из позапрошлогоднего мха, пива; а затем все, вдруг, разом, взрываются в оглушительной болтовне, как если бы от громкости их голосов зависело то, сколько еще вечеров отмерено им Гелаей.

Так было и в этот, описываемый нами, вечер. Наш герой, охваченный непонятным волнением, помимо всего прочего, выражающегося в том, что он поминутно останавливался и ковырял пальцами, сразу двумя указательными пальцами, в несуществующем носу, медленно, но верно, преодолевал дорогу, замешанную на конском навозе и чахоточных плевках, направляясь в таверну под игривым названием Гелаевы Титьки.

Ранее эта таверна находилась за чертой города, но столица неумолимо росла и там, где из окна таверны посетителю когда-то виднелись уходящие вдаль кукурузные поля, теперь жались друг к другу, подобно замёрзшим зверушкам, белокаменные домики мелких торговцев, пахнущие грозой кузницы и цветастые, щипающие пряностями глаза, лавки. Когда-то напрочь разбитая, непроезжая в любое время года дорога, стала крепкой мостовой из чёрных и розовых булыжников. Единственное, напоминающее о том, что таверна была когда-то за чертой города, – это провинциальные ставни на окнах, дубовые, крепкие, с вырезанными со старательной наивностью петухами и молитвой Фареху, написанной на языке фразийского побережья. Мёртвом, но уважаемом языке, который должен знать каждый уважающий себя священник и набожный прихожанин. Когда-то деревянные, стены были обложены красным кирпичом, а крыша, крытая соломой или дранкой, теперь красовалась издалека деликатной тонкой черепицей из покрытой красной глиной чешуи тумы – огромной нехищной рыбы, водящейся в достатке у берегов Фразии.

Внутри таверна выглядела ухоженно и уютно. Красная половина таверны, где можно предаваться плотским утехам с лучшими куртизанками столицы, была отделена от Зелёной половины, предназначенной для отдыха с друзьями и курения черноцвета с женщинами, владеющими тайной ведения беседы о всем, и ни о чем одновременно, женщинами, чьи голоса звучали подобно хрустальному дрожанию священной пещеры О'ах, длинной задрапированной галереей с низким сводчатым потолком, в которой тонули все звуки, поэтому никто никому не мешал. Как на Красной, так и на Зелёной половине особым вниманием пользовались маленькие уютные кабинеты, расчитанные на двух человек: на Красной для тех, кто желает тела женщины, на Зелёной для тех, кто жаждет ее души. И те и другие всегда получали своё – никто не выходил из Blonde Redhead недовольным, тем и славилась эта милая таверна. Впрочем, славилась она ещё и тем, что была единственным местом в Королевстве, где было разрешено обслуживание клиентов проституткам-свонгам и где безголовый не был чем-то зловещим или страшным, а был просто частью обстановки, элементом общего порядка. Однако не думай, читатель, что эта таверна была ужасным вертепом, отнюдь! Здесь можно было спокойно поужинать и переночевать в прохладных ладных комнатах второго этажа, здесь можно было выпить вкуснейшего пива, которое владельцы специально выписывали из известной пивоварни. В таверне можно было встретить любого: унылого свонга, чудящего с берестяной воронкой и бутылочкой вина над обрубком шеи; чернобрового коменданта верхних кварталов, курящего черноцвет за низким курительным столиком и часами глядящего в пустое зеркало; порой можно было встретить и богословов, лениво спорящих между собой о сути греха под кукурузную водку и жареного поросёнка с почками южнофразийского ангелова куста; иногда сиживали тут длинноусые странствующие торговцы, коротая время до отправки утреннего каравана; а осенью можно было повстречать и разношёрстных пилигримов, отдыхающих перед дальней дорогой к Мысу Балая Чернорукого, где находился гранитный храм, в котором чудотворная статуя Гелаи раз в году, по осени, несла каменные яйца.