Для Олега же основной удачей стало то, что князь Муромский помнил его. Помнил свое приглашение и помощь ведуна в разгроме хазар. Оттого в детинце разместили Середина со всем уважением, потчевали только за княжеским столом, дали в прислужники курчавого веснушчатого холопа лет шестнадцати – поджарого, как гончий пес, и вечно голодного, как коккер-спаниель, – а в походе отвели крыло в богатом княжеском шатре. Не единоличные хоромы, разумеется, а вместе с еще двумя десятками избранных бояр и гридней – но и то уважение. В снегу, завернувшись в шкуру, ночевать не пришлось.

Попики княжеские, коих увязалось с ратью аж пятеро, поглядывали на странного боярина, никогда не крестящегося, не молящегося перед едой и вроде не гнушающегося магией, с подозрением. Но Олег оставался тем самым человеком, что вместе со святым Каримандитом боролся с нечистью и сохранил его последнюю волю, который вместе с князем Владимиром принял от Византийского престола крещение и рассказал о нем во многих землях, в том числе и в Муроме. И потому ведуна предпочитали не задевать.

– Ну, чего стоишь? – поторопил холопа Олег, снова набрасывая на плечи налатник. В палатке хоть ветра и нет, а холодрыга – как снаружи. – Давай, шевели коленками.

– А кулеш горячий не подойдет? – предложил Будута. – Аккурат перед вечерней зарей для дружины варили…

– Мне руку распарить, олух, – вздохнул Середин. – Что же я ее – в кулеше стану греть?

– А че? Он горячий будет, как и надобно.

– Зачем продукт портить, Будута? Куда ее потом девать, кашу с горчицей?

– А я и съем, – охотно согласился холоп. – Нести?

– Воду! – повторил ведун. – И горчицу. Гляди, разозлишь – превращу в лягушку.

– Какая же лягушка зимой, боярин?

– Ты будешь первой. Где моя сумка?

– Да несу я, несу, – попятился холоп и выскочил за полог.

Припоминая слова заговора на исцеление костей, Олег еще раз внимательно осмотрел поврежденную кисть. Уж очень много в ней косточек, хрящей и сухожилий. Зачастую про перелом узнаешь, только когда он зарос давно, а тебе снимок руки понадобился. Хотя тут до ближайшего рентгена еще веков десять топать…

– Есть! – радостно заскочил в палатку Будута с дымящимся кожаным мешком в руках. – У кашеваров набрал! Они аккурат мясо закладывать сбирались. И заместо горчицы я с них перцу вытребовал для княжьего гостя. О, целую горсть дали!

– Олух ты, – беззлобно вздохнул Середин. – Мне же не суп варить, а руку парить. Ладно, давай. Обойдусь перцем.

Он растер несколько шариков перца между пальцами, кинул в горячую воду, немного подождал, чтобы он намок и утонул, помешал мизинцем, затем медленно погрузил руку в ведерко. Торопливо забормотал:

– Встану я, Олег, до заката и пойду, где ветра богато. В чисто поле, во широко раздолье. В чистом поле, в широком раздолье лежит белый камень Латырь. Под тем белым камнем лежит мертвый богатырь. Не болят у него суставы, не щиплют щеки, не ломит кости. Разбужу я богатыря мертвого, покажу ему боли горькие. Ой ты, богатырь черный, богатырь вечный, не болят у тебя суставы, не щиплют щеки, не ломит кости. Так бы и у меня, Олега земного, не болело – в день при солнце, ночью при месяце, на утренней заре, на вечерней заре, на всяк день, на всяк час, на всякое время. Тем моим словам ключ и замок…

– Чародействуешь? – шепотом поинтересовался Будута.

– Пятерню грею, – поморщился в ответ ведун. – Жилы расширяются, кровь быстрее течет, раньше исцеление наступает. Огонь лучше разожги. А то стемнело уж, ничего не видно. И продых в потолке откинуть не забудь, задохнемся.

– Нешто я не понимаю! – обиделся холоп и побежал на улицу дергать нужные веревки. Да так и пропал.