— Привет, мам.

— Приедешь к нам на чай? Я испекла пирог, как ты любишь.

Пытаюсь улыбнуться сквозь потоки текущих слез, но это чертовски тяжело. Я хочу, чтобы меня жалели и, в тоже время, не могу общаться ни с кем. Кирилл отлично справлялся с этой ролью, заменяя мне долгие годы и отца, и мать, а сейчас я ощущаю себя снова одинокой. При живых родителях и сестре.

— Лиза будет?

Мама молчит, и я представляю, как она в этот момент поджимает губы.

— Нет.

— Я приеду часа через два.

Она сбрасывает, не произнеся более ни звука, а я еще долго вытираю лицо, отвлекаясь на мысль о сестре, с которой мы не общаемся последние годы — с тех пор, как я вышла замуж. Лиза старше меня на пять лет, но пропасть между нами исчисляется не годами, а километрами, и у я не испытываю ни малейшего желания сокращать это расстояние. Она тоже.

«Обо всем, Саша, мы будем жалеть после»

Да, Кирилл, и мое время почти наступило.

Поселок, в котором находится дача, считается элитным. Закрытая территория, большие дома, напоминающие замки, а не загородные домики. И наш — бревенчатый двухэтажный сруб, на втором этаже балкон, на первом — просторная веранда с окнами во всю стену.

Я вижу припаркованный «Вольво», значит, сын Кирилла здесь. Разуваясь, захожу внутрь, чувствуя под ступнями бревенчатый пол. Каждый квадратный метр сочится теплым солнечным цветом. Здесь все еще пахнет лаком и хвоей — так по-уютному и по-родному.

— Это я, — откашлявшись, словно молчала годы, предупреждаю о своем появлении.

Мне на встречу выходит Митя, в руках его охапка бумаг, из которой сыпятся на пол, разлетаясь под ноги, чеки, квитанции, счета на оплату.

— Привет, Саня, — он подходит, дежурно целуя в щеку — высокий, худой, и, в последнее время, сутулый, словно на него навалилась вся тяжесть вселенской скорби. — Разбираю отцовские документы. Перебираю, перебираю, а им ни конца, ни края.

Мы садимся на ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Дерево, прогретое солнечными лучами, теплое и кажется живым, но холод, присутствующий внутри нас, даже ему  согреть не по силу.

— Хочешь, помогу? — предлагаю ему, аккуратно вытягивая из пальцев часть бумаг. Он кивает, занятый своими мыслями, кусает обветренные губы, почесывает подбородок, заросший недельной щетиной, и не знает, куда деть руки.

— Я ведь сам в этом… Хотя ты знаешь, — обрывает себя мужчина, горько усмехаясь. Такая работа вызывает у Мити скуку и отчаянье, поэтому и отец завещает долю в фирме не ему, а мне. Мы с ним учились в одной музыкальной школе, я — игре на пианино, а Митя на скрипке. Талант позволил ему поступить в Гнесинку, а тяга к алкоголю помогла вылететь из государственного оркестра.

Сын для Кирилла был и гордостью, и позором, но он любил его безусловно, как и должен каждый родитель любить своего ребенка.

Я забираю остатки документов, складывая их у себя на коленях — мне все равно придется заниматься ими, ни Митя, ни его мать не способны на подобные подвиги.

— Как мама? — спрашиваю скорее из вежливости.

— На телефоне, — чуть улыбаясь краешками губ, отвечает Митя.

— Ты ездишь к ней?

— Не хочу.

Бывшая жена Кирилла, Ульяна, создание, на мой взгляд нелепое и неприспособленное к жизни, — возможно, даже больше, чем ее сын. После развода ей удалось сохранить хорошие отношения с Кириллом, — на протяжении долгих лет он содержал их обоих, чувствуя себя виноватым — за то, что не смог больше жить с Ульяной, что не нашел сил сделать Митю настоящим мужчиной. «Я откупаюсь от своих ошибок», — говорил муж, прекрасно понимая, что старается компенсировать деньгами то, что можно было бы исправить вниманием.