Мы едва успели спрятаться под партами, когда зашёл её отец. Он действительно взял какие-то документы со стола. Постоял ещё несколько минут. Всё это время я только молился о том, чтобы ни у кого из нас не зазвонил телефон. Когда дверь за профессором закрылась, мы облегчённо выдохнули.

Ева попрощалась со мной. Поблагодарила Эдика и вышла.

Мы с другом остались в аудитории одни.

– Ну, ты даёшь! – бросил мне Эдик.

– А ты говоришь, что она монашка. Она так классно целуется, что если так все монашки целуются, то я тут же отправляюсь в женский монастырь!

– Я с тобой! – засмеялся друг.

Так прошло две недели. Две недели нашего с Евой общения. Мы были просто счастливы. На всех парах мы сидели только вдвоём. После занятий она частенько задерживалась и помогала мне догонять пропущенное. С каждым днём я всё больше и больше привязывался к ней. Мне казалось, что и она тоже.

Несколько раз за это время я видел, как её привозил тот мужчина. Но я старался об этом не думать. Я как страус, прятал голову в песок. И вот в один из дней мне пришлось эту самую голову всё же вытащить из «песка». И ждал меня пренеприятный сюрприз.

В тот день Евы на занятиях не было. Когда я весь день просидел на занятиях один, то только тогда я окончательно понял, насколько серьёзно я привязался к ней.

Последней парой у нас была философия. И когда пара закончилась и все студенты вышли из аудитории, я решил подойти к Евгению Петровичу и узнать, почему сегодня на занятиях не было его дочери.

Когда я задал ему этот вопрос, он долго ничего не отвечал. Он долго изучал своим проницательным взглядом. И только после этого ответил:

– Радмир, я давно хотел с тобой поговорить.

– И о чём же вы хотели со мной поговорить?

– О моей дочери.

– Мы с ней общаемся. И она мне очень нравится.

– Я знаю это. Но вы не можете быть вместе.

Я слушал его слова, и они прошлись по мне как танк.

– Но почему? Чем я вас не устраиваю?

– Ты меня устраиваешь всем.

– Тогда почему вы так говорите?

– Я не могу тебе сейчас всего объяснить. Но быть вместе вы не можете. И более того: не сиди с ней рядом.

– Это всё?

– Всё, Радмир.

Я вышел. Я не знал почему. Не знал. А ещё я не знал что мне теперь делать.

Начиная со следующего дня мы с Евой перестали общаться. Я стал сидеть с Эдиком. А она сидела теперь с девушкой из нашей группы. Но они не общались между собой. Было очень заметно, что Ева грустит. Но она даже не смотрела в мою сторону. Я ничего не мог понять.

Сначала я злился. На Евгения Петровича. На неё. На себя. На обстоятельства. Знать бы хоть, почему?

В тот день я следил за ними. Когда я увидел дом, в котором жили Косарёвы, я спокойно отправился домой.

Вечером же я вернулся сюда. Что я рассчитывал здесь увидеть? На что я мог надеяться? Я и сам не знал ответа на эти вопросы. Но меня тянуло к ней безудержно. Было такое чувство, что если я не буду к ней хоть чуть-чуть ближе, то просто не смогу дышать. Поэтому когда стемнело, я подъехал к их дому, остановившись за несколько кварталов. Припарковал машину на стоянке возле соседнего дома и отправился к ним во двор. Я стоял под сенью большого дерева. На улице уже стемнело, поэтому я мог так стоять спокойно, не боясь, что меня увидят.

Дом, в котором жила Ева был двухэтажный, как и большинство домов в этом районе. Это был солидный район для состоятельных людей. Сам я жил в похожем районе, только в другой части города.

Свет горел в окнах на первом этаже, но ничего не было видно. Я набрался смелости, подошёл ближе. Когда я заглянул в окна дома, то увидел, что Ева сидят с отцом в гостиной и о чём-то разговаривают. Я не мог слышать их слов, но по тому, как она вели себя в это время, нетрудно было догадаться, что они о чём-то спорили. Профессор был не в духе. Он разговаривал с дочерью очень резко, от чего она не выдержала и стала подниматься наверх. У меня было почти непреодолимое желание броситься к ней. Чтобы успокоить. Чтобы прижать её к себе. Но я не мог этого сделать. Ведь я хорошо знал, что её отец не желает меня видеть с ней рядом.