И уж простите за то, что в основном это будут всхлипы и крики – жалкий писк среди корежащегося металла и воющего ветра.

Мое детство…

Девочку больше травмирует мать, не отец. Мать-конкурентка, всего лишь стареющая королева.

Мне десять лет. Отец попал в больницу. Нам говорили «ничего страшного». Культ отца-героя-летчика… Папа садится на льдину, чтобы спасти людей. Папа вылетает в такой буран, когда взлетная полоса закрыта, и мигают желтые огни. Занятия в школе отменены даже для старшеклассников. Папа сегодня не придет: второй рейс подряд «все ради вас». И вот «папа в больнице» – все равно, что сказочный великан споткнулся и упал.

Мы с братом шептались: «Что-то не так». Сестра зыркала на нас злобно: боялась, что, не дай бог, услышит мать. Раскричится, изобьет меня и запрет в чулане; Рустика посадит на колени, будет качать и напевать «туле-муле»; а ей самой достанется – «не досматриваешь, слепошарая!» Старшая сестра всегда должна «досматривать».

Не знаю, что страшнее: побои, попреки или «качели» на коленях. «Смотри, какие у женщины должны быть колени! – она показывала на свои “шарыˮ. – А у тебя-то… Кожу на кости натянули! Счастливой-то не будешь…»

Я всегда была лишней. Чужая, не к месту, неправильная… Натянутая. Кожа на кости.

Вот такой вот «туле-муле».

Недавно узнала, что «туле-муле» – это слова из татарской колыбельной, как «баю-баюшки-баю».

Верится с трудом. Колыбельная не может звучать как угроза. Перед поездкой к отцу в больницу я – зареванная, побитая – сижу в чулане. Стискиваю колени руками, размазываю слезы-сопли по лицу. Мать качает Рустика. Лерка, как назло, где-то шоркается, чтобы вся злость досталась мне.

Мать еще крупная, крепкая, с копной черных волос. Каждая волосинка – как проволока. Колени – дыни: гладкие, ни косточки. «Вот, смотри, какие у женщины должны быть ноги! А у тебя? Счастливой не будешь! Расхезанная… Ишь, шею вытянет… А ноги-то, колени-то – острые. И кому с такими нужна?»

Недавно я поняла, что всю жизнь копировала мать, ненавидя ее. Хреновый расклад – и единственный, чтобы выполнить предписание «счастливой не будешь». На виду – успех, внутри – стекло битое. Когда моя душа попадет на операционный стол, небесный хирург достанет носок с елочными игрушками, который много-часто ударяли молотком.

Мы приехали к отцу в больницу. Красивое белое здание в глубине парка. Мать в шляпе, на шпильках. Отец встретил нас: как бы веселый, но в трениках с пузырями и майке-алкоголичке под «вафельным» халатом. Костюм антигероя, который всегда прятался за кителем и фуражкой с «курицей».

Я сразу распознала сигнал «что-то не так».

Он смеялся, шутил, качал Рустика, о чем-то по-взрослому спрашивал Леру. На меня внимания не обращал. Средний ребенок, девочка – в татарской семье всегда отрезанный ломоть.

Но в тот день у меня было что ему предложить.

На уроке домоводства мы делали мягкие игрушки. Я сшила волка: получилось очень хорошо, как в «Ну, погоди!», только на фуражке вместо якоря – «курица» летчика.

Мне всегда хотелось, чтобы отец был таким, как волк из мультфильма: милый, смешной, пусть и рассеянный.

– Папа, у меня подарок! – я дернула его за рукав «вафельного» халата.

Мать махнула: «Тихо ты!»

– Папа, У-МЕ-НЯ ТЕ-БЕ ПО-ДА-РОК!

Я чувствовала, что отец не просто проходит обследование. Что-то в его теле надломилось навсегда. То, что спустя десять лет приведет к очередному инсульту и поставит на ходунки, потом – ко второму, который «разобьет» его, уложив на кровать с клеенкой под простыней. Он предпочел бы разбиться на льдине, в лесу, нырнуть вместе со своим любимым самолетом в серые воды Амура, остаться в осколках фюзеляжа в горах Архыза, увязнуть в песках пустыни Гоби, как Экзюпери… Да где угодно, только не на пропитанных стариковскими потом и мочой простынях в районной больнице!