– Серьезно, пса крев? – я теряю терпение. – Так мы трубочистами заделались?!

– Не, – Лих почесывает в кудрях, явно не представляя, какой из туннелей всё-таки засорен. – Сначала сюда леперов заслали, но те не вернулись. Заблудились, наверное. Ну, или утонули…

– Каких, к черту, леперов?!

– Ну-у-у, – протянул парень, – это типа тоже цеховики, но другие. Они как бы все больные чем-то, вот и не боятся запачкаться. Вот их и шлют на простые задания, где грязно и пованивает.

– Вроде этого, да?

– Ну типа. Они же Шфельгину поклоняются, вот и не боятся грязи. Ну, или подхватить заразу какую-нить…

Шфельгин, один из Пятерки. Бог хворей, голода и неизлечимо больных. Его почитают по всему Западу. Не только прокаженные, чахоточники и прочие обреченные на смерть, но также врачеватели, могильщики и – больше всего – рабы. Формально в Республике вера едина: в Лактана, будь он проклят, – но культы Шфельгина даже налогом не облагают. Бога хворей считают безобидным, ведь будучи еще божеством жизненного цикла и возрождения, он, мягко говоря… Отрешен от мирского.

Не то чтобы другие боги Пятерки сильно помогали людям, но от них хотя бы случались чудеса. Так, бог войны Дрид, ходят легенды, сокрушил стены Тсарлемской твердыни после года безуспешной осады. Бог знаний Глодо, молвят, открыл колдунам Аргалии секрет зеркал… Эрата вон, богиня любви, вообще спускалась на шабаши Сумеречных ведьм, наделяя их истовой страстью. Да уж, хотел бы посмотреть…

Шфельгин же, самое большее, отсрочивал неизбежное. Дарил страдающим годик-другой или облегчал их муки, да и то из-за кулис, тихо и как бы тайком. Наверное, его участие даже важнее других божественных чудес – но масштаб не тот. Не так эффектно.

– Сдается, плохо твои леперы Шфельгину молились, раз не вернулись, – пожимаю я плечами. – Если только не пошли пить пиво вместо шатания по этой дыре. Будь оно так, я их не виню.

– Не, на них не похоже, – Лих задумчиво постучал по колпаку масел-фонаря. – Бойцы из них никакие, но дел они не бросают… Ладно, сейчас всё решим, дядя.

Я обрадовался было, что у Лиха есть какая-то карта, о которой он забыл. Пометки какие-нибудь или, на крайний случай, волшебное цеховское чутье. Но нет.

Пацан просто берет и зачитывает… детскую считалочку:

К нам явился Двуединый,

Притащил сундук старинный…

Одарил без лишних слов

И детишек, и богов.

Меня раздражает, с какой беспечностью Лих переводит палец с одного туннеля на другой с каждым новым словом считалочки. Еще я беспокоюсь о куртке. И оттого раздражаюсь сильнее. Готов побиться об заклад, что вся гамма местных ароматов впитается в черную кожу косухи…

Подарил он Глодо книгу,

А топор с узором – Дриду.

До мозга костей провоняю подгородом. А именно мусором, слизнями, крысиным дерьмом… Ну, и гнилью вдобавок.

Для Эраты – пояс узкий,

Ну а Шфельгину – капусту!

Стоп. Чем вдобавок пропахнет? Гнилью? Какого…

Раз, два, три,

Получай подарок ты!

Я сгибаюсь, упершись ладонями в колени. Прикрываю глаза и сосредотачиваюсь на обонянии. Не без отвращения раздуваю ноздри, втягивая густой влажный воздух.

– Ну, налево, получается, – выдает Лих.

Вот теперь-то я чую ее! Тонюсенькую, едва различимую прядку этого запаха. Чуть более резкого, приторно-сладкого – такого, что чуть-чуть выпирает из общего комка тяжелого подземельного духа.

– Нет, направо, – утираю я нос. И тут же устремляюсь в темноту правой арки.

– Эй, почему! – возмущенно прилетает в спину. Голос Лиха расходится эхом, обгоняя меня, но я уже спешу по следу гнили.

Запах тухлого мяса набирает силу, сворачивает в сторону – и я рвусь за ним, бодро шлепая башмаками. Раскидываю руки – и на бегу касаюсь пальцами прутьев, торчащих из стен частоколом кривых зубов.