– Не вздумай вызывать скорую, – кто-то из гостей, похоже, прочитал мои мысли, подкравшись сзади. – Отлежится.

– А если не отлежится? – отозвалась я, и новая ледяная волна окатила мои ослабевшие конечности.

Но он отлежался. И не пил крепкого пару месяцев, до самого того дня, когда они шумно завалили домой с Мэтью – его лучшим другом из группы – и тот, с радостным криком вытащив из большого кармана своей зимней куртки солидную бутылку «Havana Club», пригласил нас к столу.

– Никогда не пили кубинского? – искренне удивилась я. – Куба – это ж рядом с вами. У вас что, нет этого рома?

– Рома нет. Есть эмбарго, – на уже тогда сносном русском закричали они в унисон.

Это приглашение к совместному распитию означало потепление в наших персональных американо-российских отношениях. Вообще, лёд долгой политической борьбы растапливался сердцами простых людей. Дело в том, что ещё до приезда обменных студентов организаторы предупреждали нас, что у американцев не принято угощать и угощаться. Тогда им пришлось посвятить нас в некоторые тайны национальных особенностей. Так нам были откровения, что знаменитая американская улыбка, улыбка-бренд – вовсе не от душевной широты или переполняющего счастья, а исключительно из вежливости и демонстрации успешности, мнимой или подлинной – не важно. Так же настоятельно не рекомендовалось верить в повсеместное «I love you» (ай лав ю), поскольку оно тоже говорилось не от избытка искренних чувств, а лишь в знак благостного расположения к собеседнику. Предупреждали, что, если наш постоялец купит себе что-то из еды помимо того, что мы обязаны были ему готовить, это не означало, что он станет с нами этим делиться. Но парочка недоразумений всё же приключилась.

Буквально ко второму или третьему со дня приезда обеду (обедали и ужинали мы всегда вместе, семейно) Натан купил кока-колу. Хлынувшие в то время на наш продовольственный рынок импортная газировка, чипсы и всякие суррогатно-шоколадные «марсы» -«сникерсы» моими усилиями старательно обходили домашний стол. Дочке было всего четыре годика, её организм особенно тщательно оберегался от всякого рода ненужностей, хотя детский сад и телереклама творили своё чёрное дело, подтачивая строгое родительское «нет», и делая запретный плод с каждым разом слаще.

Мы уже склонились над тарелками, когда жестом человека что-то забывшего, но вовремя вспомнившего, Натан поднял вверх палец. Он метнулся к холодильнику и выволок оттуда полуторалитровый пластиковый пузырь кока-колы. «И когда только он успел туда его затянуть?» – удивилась я. Наши вилки продолжали курсировать между ртами и тарелками, а он достал из шкафа стакан, поставил перед собой, налил в него кока-колы, завинтил крышку обратно, бутылку отправил под стол, себе в ноги. Отпил коричнево-белой жидкости с неугомонными пузырьками, причмокнул, вернул стакан на стол и принялся за еду. Первым тишину застолья нарушил муж громким покашливанием, но я наблюдала за дочерью. Она сидела с открытым ртом, совершенно окаменевшая, зажав в руке вилку на полпути к тарелке. Не скажу, сколько по времени длилась эта немая сцена, но американец продолжал энергично есть, с лёгкой улыбкой обмениваясь с нами взглядами.

– Я т о ж е х о ч у к о к а-к о л у! – наконец громко, медленно, членораздельно произнесла дочь.

– Это кока-кола Натана, а тебе она вообще не нужна, – затараторила я.

– Я т о ж е х о ч у к о к а-к о л у! – дочь начинала напоминать взрывной механизм с тикающим устройством.

– Доча, потом обязательно купим. Вот после обеда пойдём и купим… – включился в ситуацию папа.