– Интересно, откуда тут столько немцев? – спросил он у всех сразу. – Мария Шульц, Николай Миллер – ещё куда ни шло, но… Гиммлер! Как можно здесь выжить с такой, извините, фамилией? Только Геббельса с Гитлером не хватает.

– Так ведь… после войны… остались, – в перерывах между двумя ложками борща произнёс Василий и продолжил молча заниматься едой, уверенный, что пяти слов вполне достаточно для изложения истории появления немцев на стыке Западной и Восточной Сибири[7].

Василия уважали и никогда не подтрунивали над его немногословностью, но его сверхкраткие монологи вызывали у коллег добродушный внутренний смех, выходящий наружу плохо скрываемыми улыбками. Замечал ли это Василий? Кто знает, что замечал этот молчун в людях, но в лесу он замечал каждую хвойную иголочку, знал причину трепета каждого листочка, понимал, почему покачивается без ветра веточка дерева.

Василий, сказав свои пять слов, замолчал, а Вадим доел борщ, положил ложку в тарелку, откинулся на спинку стула, словно передохнуть захотел, и начал своё, более пространное объяснение:

– Видишь ли, Андрюша, после войны пленные немцы некоторое время восстанавливали то, что порушили. В Ленинграде, например, есть целые улицы из домов, построенных такими вот немцами. Мне тогда уже одиннадцать лет было, и я помню, как они строем на работу ходили. Военная дисциплина у них оставалась даже в плену: младшие чины безоговорочно подчинялись старшим. Но пленных было так много, что работы даже в разрушенных городах на всех не хватало, да и еду надо было кому-то выращивать, ведь мужиков шибко много войной побило. Вот и отправляли пленных немцев в бескрайние наши просторы, где они с немецкой аккуратностью не только себя кормили, но государству прибыль приносили. А потом кто-то уехал к себе домой, кто-то тут, при большой нехватке своих мужиков, семьёй обзавёлся, и для них Сибирь, Совейский Союз стал Родиной.

Надежда при слове «совейский» дипломатично покашляла, а Николай покачал головой.

Вадим не был ярым антисоветчиком, но многое в своей стране ему не нравилось, и он, не скрывая этого, советское пренебрежительно называл «совейским». Поговаривали, что именно поэтому, несмотря на знания, большой опыт и честность, выше начальника лесоустроительной партии по служебной лестнице ему никогда не подняться.

– Что, Коля, не так я что-то сказал? Но мне, как беспартийному, это можно. А вот именно тебе, как партийному, нужно более критично смотреть вокруг себя, дабы пороки и недостатки искоренять.

– Тут-то какие пороки и недостатки? – картинно удивился Николай. – Борщ вкусный, макароны с котлетами съедобные. Просто мне не нравится, что ты слово «советское» искажаешь и с пренебрежением произносишь.

– Тут твоя правда – борщ и котлеты… да… только я скажу теперь, почему три четверти ударников на местной Доске почёта с немецкими фамилиями.

– Да все это знают, – не желая ввязываться в спор, заговорил Николай. – Немцы дисциплинированные, аккуратные, работящие и…

– Дисциплинированные и аккуратные – это да, а вот по поводу того, что работящие… Что, среди русских мало работящих? Только работящими мы становимся, когда припрёт, когда надо подвиг совершить, когда благодаря своему же головотяпству остаётся только пропадать. А у немцев… не знаю, в крови, что ли, аккуратно и честно делать даже самую простую работу. Не бывает, конечно, правил без исключений, но местная Доска почёта говорит, что я прав. В нашей, совейской действительности достаточно вовремя и без похмельного синдрома на работу приходить, работать честно, – Вадим посмотрел на сидящего напротив Андрея, – по технологии, и… год, два, три – и такого работника непременно заметят, он будет повсюду нужен, востребован, и Доски почёта ему не миновать.