– Хорошо, – испуганно произнёс я, отступив на шаг от угрозы.

Происходящее было для меня в новинку. Я всё ещё надеялся на то, что скоро окажусь в мягкой уютной камере заключения и буду вести неторопливые экзистенциальные беседы с милой старушкой и её чудной собачонкой. Однако надежда таяла на глазах.

Молодая особа женского пола смотрела на меня с ненавистью и презрением. Её худые руки упирались в худые бока. А огромный чёрный ботинок на правой ноге отбивал чечетку выжидания.

– Мне ещё долго ждать или как?

Моя рука нехотя начала расстёгивать пуговицы на рубашке. Глаза всё ещё пытались поймать что-то человеческое во взгляде обозлённого человека. Они хотели верить, что такое поведение и такая ситуация на самом деле шутка или хотя бы розыгрыш.

Но нет, игра желваков на спазмированном лице продолжалась. И похоронный ритм правого ботинка не прекращался.

Я снял рубашку, ремень, брюки, остался в носках…

– Снимай всё!

Я был не против, но в других обстоятельствах. К тому же приказной тон не добавлял романтики. Но я подчинился. Я уложил все свои вещи рядом с собой на холодный бетонный пол. Затем я снова посмотрел в глаза молодой особе.

– Ты отвратителен, – раздраженно произнесла она.

Видимо ей очень хотелось что-то сказать. Да и мой ищущий объяснений взгляд требовал слов. Но получилось не очень. Это были не те слова, которые мне хотелось услышать.

– Неужели?

Мне стало смешно. Глупо, конечно, но что я мог поделать со своим цинизмом. Женщина хотела обнажить меня и мои чувства. Женщина получила желаемое.

– И что же конкретно тебя бесит в моем теле?

Я говорил и следил за её лицом, следил за её реакцией…

– Может то, что даже вся ненависть мира не сможет затмить твоё желание подойти ближе и погладить мое тело, взять в руку мой член, встать на колени и поцеловать его с той испепеляющей гаммой чувств, что в данный момент прячется под покровом сучей обозлённости?

– Нет!!!

Я сказал, что думал. И я поплатился за это.

– Нет! Нет! Нет!

Она не смотрела. Она била, не целясь. Я же не пытался понять, старался закрыться от ударов прута руками.

Ударов было немного. Всё-таки била женщина. Она быстро устала. Но истерика не прекратилась. Были сверкающие молниями глаза, вздыбленные волосы, прыжки на месте, странная жестикуляция…

– Мразь…, – вырвалось из искривлённого рта.

Злость мешала ей говорить, не позволяла подбирать нужные слова. А я следил за ней в скрюченной защитной позе и нервно гадал: что же дальше?

– Свиньи… И этот ваш отвратительный запах!..

Ещё мгновение и вот в её руках все мои вещи, скомканные в одно (даже дорогая красивая обувь). Она толкнула меня, подбежала к люку, сдернула задвижку, распахнула дверцу. Там внутри пылал живой огонь.

– Вот! – крикнула девушка, кидая мои вещи в огонь (даже дорогую красивую обувь).

Дверца захлопнулась, задвижка вернулась на место, девушка развернулась.

Теперь девушка была немного счастлива.

– Мыться, паскуда, – сказала она, задыхаясь от волнения, и снова замахнулась на меня прутом.

Меня отмыли. Меня одели в чистую розовую робу, отглаженную до идеальных стрелок. Затем я оказался в новой комнате с новыми столиками.

– Садитесь! – приказали мне.

Немногословно.

Палец указал мне на третий столик слева. Там сидел понурый мужчина с большими пушистыми усами цвета вороного крыла. Он обедал. А может, завтракал… Все эти походы из конца в конец исчерпали все шансы следить за временем.

Большая алюминиевая ложка то и дело скребла по дну многоячеистой пластиковой тары для еды. Ложка то загребала тушеные овощи, то вылавливала кусок мелко порубленного мяса. Либо первое, либо второе то и дело отправлялось в открытый рот с кривыми желтыми зубами и там пережёвывалось с небрежным мещанским чавканьем.