– Лишь на первый взгляд. Демократия – лишь способ управления государством, имманентно ей не присущи ни справедливость, ни честность, как ошибочно считают многие. Демократия – амфора, а что в нее наливают, зависит от людей. Но глупцы, не найдя в сосуде хорошего вина, спешат разбить амфору, хотя сами наполнили ее отбросами.

– Новая речь для сената?

– Возможно. Но хватит о принципах. Насколько я понял, случилось что-то серьезное?

– Именно, – кивнул Вер. – У тебя найдется выпить?

Элий поморщился, уловив запах вина:

– Ты и так уже отдал должное Вакху.

– Выпить, – повторил Вер. – Ты же знаешь: вино не действует на меня. Так же, как и наркотики.

– Зачем же пьешь? – Сенатор пожал плечами, но налил в серебряную чашу неразбавленного фалернского вина. Вер осушил ее залпом.

– Так проще говорить умные вещи, их могут списать на винные пары.

– Ценное наблюдение. Надо будет попробовать притвориться в сенате пьяным.

– Ты никогда не говорил мне прежде, а я не спрашивал… После ранения к тебе являлся твой гений? – поинтересовался Вер.

– Как же иначе! Я перестал быть гладиатором, и он пришел расторгнуть договор.

– И что он сказал? Это очень важно.

– Ничего достойного упоминания. – Элий помолчал. – Поведал с грустным видом, что исполнять чужие желания я больше не могу. И теперь буду исполнять желания моего гения. Потом принялся наставлять, что я должен делать, а что не должен. Не иначе, он повредился во время моей клинической смерти. Я всегда чтил гения, но в этот раз не выдержал и указал наглецу на дверь.

– То есть как? – изумился Вер. – Выгнал? Как надоевшего репортера? Ты вообще… живешь как бы… без гения?

Элий кивнул.

– Но это невозможно! – Вер запнулся. – Тот, кто расстается со своим гением, сходит с ума.

– Наверное, ты прав. Иногда я близок к этому, – охотно согласился Элий. – Но достаточно почитать выступления отцов-сенаторов а «Акте диурне», чтобы убедиться, что я – самый здравомыслящий в этой компании. Подозреваю, именно гений затащил меня в курию, он всегда отличался непомерным даже для римлянина честолюбием. Но когда покровитель решил сделать меня консулом, я обманул его надежды.

Постороннему могло показаться, что Элий шутит, но Вер знал, что друг говорит вполне серьезно.

– Сегодня мой гений предсказал мне поражение в завтрашнем поединке.

Теперь настал черед Элия удивиться:

– Такого не бывает. Это запрещено.

– Кем? Богами или людьми? Или и теми, и другими вместе? Как видишь, гениям плевать на любые запреты. Лучше перейдем в триклиний, возьмем еще по чаще вина, и я все изложу тебе по порядку, – предложил Вер.

И они перешли в триклиний. Слуга зажег старинный масляный светильник и принес кувшин вина и чаши. За ложем хозяина в нише стоял бюст Элия. Совсем недавно, насколько помнил Вер, ниша пустовала.

– Марция все-таки закончила твой бюст? Прекрасная работа!

– Она расколотила три мраморные глыбы, прежде чем ей удалось сладить с мрамором, – улыбнулся Элий. – Она клялась, что ни один резец не сможет выточить мой нос.

И он провел пальцем от переносицы к кончику носа. Нос в самом деле был очень тонок, и к тому же кривой, сломанный. Человеческая плоть может принимать самые удивительные формы, но мрамор не всегда способен ее копировать. Изваянный сенатор вышел как живой – красиво очерченный рот, начесанные на высокий лоб волосы, гладко выбритые, немного запавшие щеки, и глаза, один чуть заметно выше другого, оба с хитроватой прищуринкой. Несмотря на неправильность черт, лицо Элия привлекало с первого взгляда, быть может из-за грустной и в то же время доброжелательной улыбки, затаившейся в уголках губ.