От Фомы пошли мыслители и ученые, естествоиспытатели и экспериментаторы. От Фомы – Эль Греко и Достоевский, Галилей и Николай Кузанский – великие мученики и пытатели веры.
На прожженном солнцепеке сидят двое: Альбрехт Великий и Фома Аквинат. Учитель и ученик ведут ученый спор: имеет ли принципиальный крот принципиальное зрение? И час и другой, и весь день идет спор. Уже к вечеру, на закате, грубый садовник, копавшийся вокруг ученых, не выдерживает:
– ученые мужи, простите мне мою невежественную наглость, но вот на лопате – живой крот: чем спорить, посмотрите, есть ли у него глаза или нет.
– пошел вон, дурак, со своим живым дерьмом на лопате – нас интересует не эта конкретность, а «принципиальный крот имеет принципиальное зрение или не имеет?».
А вы говорите: «опыт – это так просто, сунул руки в раны и убедился!» нет! Непросто это – отчаяться и решиться на сомнение в Воскресении Христовом…
Возвращение блудного сына («Бродяга и желтый автомобиль» Алека Рапопорта)
Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.
Лк. 15.18—19 Притча о блудном сыне
Сколько их было, интерпретаций притчи о блудном сыне…
Рембрандт – картина ориентирует нас не на коленопреклоненном сыне, а на отце. Мы не видим отеческий взгляд, опущенный на вернувшегося к порогу, мы лишь угадываем этот взгляд печального прощения. Нам запоминаются руки, принимающие блудного сына, натруженные тем, чего не сделал в доме отца молодой бродяга, усталые руки перетрудившегося. Прощают и они, но не мы…
Илья Глазунов, не жалея полотна и красок, дает нам православного комсомольца Павлика Матросова в джинсах, истово просящего прощения у ортодоксального Бога. Одесную и выше – хрестоматия по «Родной речи» для четвертого класса, ошую и ниже – тлетворное влияние Запада в животноводческом аспекте. Отец и сын – ничтожная условность идеологических декораций и обстоятельств крутой траектории художника.
Алек Рапопорт – скромное полотно, потому что денег на материалы хватало не всегда. Это – геометрия возвращения: хорошо проветриваемый и продуваемый мир, сосредоточенное незамечание цивилизации и женщины, горькая судьба на босу ногу. Картина полностью посвящена самому блудному сыну в акте, противоположном Исходу. Строго говоря, эта картина – легко угадываемый автопортрет художника, возвращающегося из исканий и блужданий к своему Отцу и Отечеству – библейско-христианскому Богу и Средиземноморской культуре.
И, как и на многих религиозных картинах Рапопорта, в «Бродяге» читается сложный и упорный диалог ветхозаветных и евангельских персонажей Библии и самого художника. Фома Неверующий, Блудный Сын, Иов и Алек Рапопорт – все пытаются решить проблему постижения Бога: опытным испытанием и чувственным восприятием – апостол, через бегство, рабство и отчуждение – герой Евангелия, судом и отрицанием Бога – отчаявшийся пророк, муками, терзаниями и дерзаниями творчества – художник.
Бродяга Алек медленно, но движется, идет к нам и к Богу. Его путь только начат и неизвестно, когда же он припадет к порогу. И мы слегка завидуем ему.
Право слова
(«Нонконформизм остается. Алек Рапопорт», Санкт-Петербург, ДЕАН, 2003)
Художник редко говорит и еще реже имеет право голоса: его дело рисовать. Слова, как правило, возникают у плохих художников, рука которых не договаривает то, что рвется из художника и точно также писатели и поэты стараются не иллюстрировать самих себя. Но что-то заставляло Пушкина и Лермонтова дорисовывать к стихам небрежные наброски – и что-то заставляло Алека Рапопорта писать словами. И мы не можем назвать их неумелыми, а раз так, то следует прислушаться и вглядеться в то, что является дополнением их гениев. Они имеют право слова, поскольку им есть что сказать.