Медный, хорошо помнивший институтские вечера художественной самодеятельности, приказал каждому приготовить свой «номер» с соответствующим ритуалом. Таким образом, получалась вполне приличная ярмарка разнообразных Симорон-технологий. А Медный и Шкипер задумали замаскировать все это дело «комсомольским субботником» и провести мероприятие не где-нибудь, а в самом пафосном месте города – на площади лысого коммунистического вождя, у его памятника, перед мощным фасадом оперного театра.

Памятник этот воздвигли тут в семидесятом году по проекту скульптора Бродского, верноподданного однофамильца поэта-диссидента. Вождь стоял, как ему и положено, наклонив лобастую голову, одной рукой придерживал себя за что-то пониже спины, а вторую руку протягивал вперед, но не твердо, а как-то смущенно, в полудвижении, словно решил было повести народ к сияющим высотам коммунизма да потом передумал: мол, подите вы все. И вообще, вождь напоминал печального Моисея, с тоской смотревшего на волочащееся за ним по пустыне племя Израилево и уже сожалеющего, что ввязался в такую скользкую историю. Не зря, наверно, именно под вождем снимался голый сэр Реджи, уловив в нем эту каменную обреченность.

А остальные фигуры шутники уже давно обсмеяли в постперестроечные годы: девушка, например, стояла с протянутой рукой у ресторана, живописуя собой известные строки: «Я стою у ресторана – замуж поздно, сдохнуть рано!»; а рабочий, колхозник и красноармеец наставляли свои винтовки прямо на красное здание областного отделения федерального казначейства, недвусмысленно призывая граждан снова все у всех отнять и поделить среди своих.

Но как бы то ни было, а Ленин возвышался над площадью на двухметровом постаменте, и было в этой громаде еще шесть метров чистого роста. «Тарзанку», конечно, с него спустить не представлялось возможным, но идея подняться на верхотуру выглядела заманчиво. Поэтому Медный и Шкипер облачились в робу, напоминавшую зелено-оранжевое оперение дорожных рабочих, взяли веселенькой расцветки ведра и швабры и, укрепив на каменной башке хитрую систему талей, начали поднимать туда ведра с водой и орудовать швабрами – якобы мыть статую. На самом деле через одного они поднимали на талях визжащих девчонок, гогочущих парней и публику постарше – тех, кто посмелее. На верхотуре Шкипер делал снимки цифровым фотоаппаратом: это называлось «экологическим озеЛЕНИНием чакр» и должно было сосредоточить общую гармонию в зоне сердца. В принципе, у Медного была «отмазка» – заявку на проведение такой акции силами патриотически настроенной молодежи они подавали, но воспользоваться ею не хотелось бы. Тогда бы получилось как-то казенно, а не по-симороновски.

Су Ян ходила по площади с плошкой риса и предлагала всем «наРИСовать хорошее настроение». А поскольку кореянка одета была в белоснежное кимоно и трогательно семенила успевшими загореть босыми ножками (ее комплексы растаяли, как прошлогодний снег), то ей верили. Первым, кому она наРИСовала хорошее настроение, был массивный мужчина с задумчивым и скорбным лицом Платона. Он торопился в мэрию, расположенную в ста метрах от каменных идолов. Девушка загородила ему дорогу, защебетала, и через полминуты он уже причастился ее рисом, неуклюже орудуя палочками. А когда она своим тонким пальчиком нарисовала на его потном лбу «иероглиф счастья», тот устало улыбнулся, пошел было вперед, но через три метра вдруг хлопнул себя по этой самой части черепа: «Ах, блин! У Шкирдяева же банкет с коньяком!» – просиял и резво понесся в противоположную от мэрии сторону. Су Ян вообще пользовалась страшной популярностью. Несколько бабушек даже жалостливо поинтересовались, не из Хиросимы ли она. Подвыпивший молодой человек назвал ее «Чио-Чио-сан»; средних лет дама озорно пропела пару строк песни «Девушка из Нагасаки», подражая Высоцкому; а двое молодых спортивного вида парней сравнили ее с «короллой»-трехлеткой и попытались увести в ресторан: кореянка не далась. Как бы то ни было, а «вREDных» людей она отлавливала отменно и возвращала им хорошее настроение. Самой вредной оказалась начальница районной СЭС, шедшая на совещание в мэрию. Начала она с крика о немытых палочках в частности (хотя у Су Ян имелось около сотни комплектов) и туберкулезных палочках вообще, а закончила, мило щебеча и записывая у Су Ян рецепт приготовления «настоящей» острой корейской моркови.